Анастасия Михайловна зябко поежилась, отложила книгу в толстом кожаном переплете, поправила накинутый на плечи тонкий пуховый платок, встала с кресла-качалки и подошла к печи, чтобы подбросить еще пару березовых полешек в угасающую топку.

Осень в этом году выдалась на редкость сырой и дождливой, даже для слякотной столицы Российской империи, сдуру заложенной великим государем Петром Алексеевичем на самом непригодном для жизни месте. Болтливые языки до сих пор говорят, что, принимая решение о строительстве великого города, царь-реформатор якобы понятия не имел, какую свинью подкладывает бесчисленным поколениям россиян. Но Анастасия Михайловна, как человек образованный и начитанный, была твердо уверена: не мог отлично знающий морское дело человек не обратить внимания на столь очевидные каждому чухонcкому рыбаку вещи, как характер почвы под ногами и географическое положение территории, где спустя несколько лет должна была вырасти новая имперская столица. Не мог Петр не предвидеть, что в случае сильного западного ветра, дующего со стороны узкого, как бутылочное горло, Финского залива, быстрые речные воды непременно столкнутся в устье с волнами, набегающими с моря, в результате чего уровень воды в Неве поднимется на несколько метров и затопит всю центральную часть Санкт-Петербурга, включая Зимний дворец. Конечно же, мудрый государь, радеющий за величие России и страстно желающий воплотить главную мечту своей жизни – дать Отечеству так необходимое для торговли с цивилизованным миром «окно в Европу», все знал.

По этому поводу даже существует легенда, гласящая, что во время осмотра Петром Алексеевичем стрелки Васильевского острова, откуда, собственно, и начиналось все строительство города, к нему неожиданно прорвался прознавший о намерениях русского царя старый хромой финн, опирающийся на посох. Поманив государя рукой, седобородый чухонец подвел его к растущей неподалеку высокой корявой сосне, взял посох за конец, поднял его на вытянутую руку и постучал о торчащий из ствола дерева обломанный сук, гневно прокричав что-то на родном языке. «О чем это он?» – нахмурив брови, обратился Петр к сопровождающему его придворному переводчику. «Этот старик, государь, хочет сказать, что во время наводнения уровень воды достигает вот той точки. Здесь ничего нельзя строить. И здесь вообще нельзя жить», – перевел толмач, сторожко наклонившись к государеву уху. Зная нрав царя, он ожидал гнева. Однако Петр Алексеевич отнесся к предостережению старика весьма оригинально. Самодержец думал всего несколько секунд, а потом хитро прищурился и, в своей обычной манере взмахнув рукой, громко приказал: «Срубить сосну, немедля! С глаз долой!» После чего наклонился к переводчику и шепотом добавил: «А чухонцу дай за мой счет пять целковых и передай мой царев приказ: под страхом смерти до гробовой доски держать язык за зубами». Выслушав требование Петра и торопливо спрятав в карман ассигнацию, старый финн сначала почтительно склонил голову, а затем, улучив момент, когда государь со свитой двинулся прочь, незаметно – как ему тогда ошибочно показалось – сплюнул под ноги и от души выругался. А после еще долго стоял на месте и, опираясь на палку, смотрел в спину удаляющегося в окружении заискивающей челяди «полоумного» русского самодержца…

Каждый раз вспоминая эту занимательную и, по ее мнению, очень похожую на правду народную байку, Анастасия Михайловна невольно улыбалась. Вот и сейчас на губах последней представительницы древнего, но давно обнищавшего стараниями дедушки-игрока дворянского рода, присевшей на корточки у манящей уютным теплом, потрескивающей березовыми дровами печи, блуждала чуть заметная улыбка…

В дверь квартиры неожиданно постучали. Затем еще раз, уже более настойчиво. Анастасия Михайловна испуганно вздрогнула и машинально бросила быстрый взгляд на стоящие на дубовом комоде старинные часы в виде бронзовой фигурки амура – то немногое, что еще напоминало в ее скромном жилище о бывшем величии безвозвратно пресекающегося на ней рода Корсаков. Без четверти два ночи. Кто бы это мог быть в такое позднее и совсем не подходящее для визитов к одинокой почтенной даме время? Она никого не ждала. У нее дома вообще крайне редко бывали посторонние, да и те в основном коллеги из расположенной в двух кварталах епархиальной больницы для неимущих.

В дверь снова гулко стукнули. Причем на сей раз – безо всяких сомнений – сделали это уже ногой. Грубо. Требовательно. Нетерпеливо. Нахально.

Анастасия Михайловна выпрямилась, гордо расправила плечи, пытаясь взять себя в руки. Интуиция подсказывала ей, что незваный ночной гость так легко восвояси не уберется. По крайней мере до тех пор, пока он не вынудит хозяйку квартиры открыть дверь. В том, что дома непременно кто-то есть, этот человек мог легко убедиться, увидев с улицы тускло освещенное занавешенное окно. Похоже, выхода у нее нет. Иначе этот продолжающий тарабанить в дверь страшный человек просто высадит ее своими могучими ударами.

Приказав себе не бояться и торопливо пригладив сверкающие первой сединой пепельные, а некогда огненно-рыжие волосы, Анастасия Михайловна вышла в тесную прихожую, приблизилась к сотрясающейся от ударов двери и решительно открыла замок.

И сразу же расслабилась, увидев на пороге хорошо знакомого ей, но сейчас чем-то крайне возбужденного, всклокоченного и болезненно помятого мужика.

Это был дворник Кирилл. Старик снова был пьян.

– Беда! Матушка Анастасия Михайловна!.. – проглатывая слова, пошатываясь и с ядреным сивушным запахом торопливо выпалил дворник, дико тараща безумные глаза. – Скорее!.. Она там!!! Там!!! – Кирилл, вне всякого сомнения, пребывал от казенной в сильном помрачении рассудка. Что, как было известно всем жильцам дома, периодически с ним случалось. Особенно в ближайшие день-два после выплаты месячного жалованья. Обычно, хватанув лишку, старик ограничивался тем, что садился на лавку во дворе и затягивал нудные бурлацкие песни, изредка плакал, вспоминая старого барина из родной деревни Еськи в Тверской губернии, и каждый раз на чем свет стоит ругал покушавшихся на батюшку-царя «бомбистов-социалистов», называя их «отродьем сатаны». Затем энергия безобидного бобыля, как правило, иссякала, он допивал бутылку, запирался в своей конуре и спал там до обеда следующего дня.

Однако на сей раз пьяный дворник позволил себе неслыханную дерзость – он бесцеремонно схватил женщину за рукав и грубо дернул, явно намереваясь во что бы то ни стало вытащить ее за порог. Это было уже слишком.

Анастасия Михайловна попыталась немедленно высвободиться, но тщетно – толстые, сильные от грубой работы и желтые от дешевого табака заскорузлые пальцы дворника вцепились в ее хрупкое предплечье будто кузнечные клещи.

– Отпустите меня. Немедленно. И извольте объясниться, – плотно сжав губы и смерив обезумевшего мужика холодным, полным достоинства взглядом, потребовала княгиня. – Иначе я вынуждена буду позвать городового, и он упрячет вас в кутузку.

– Так нету его там!!! – торопливо выпалил дворник, кивая за спину и тут же мотая лохматой головой. – Как только пролетка ее сшибла, Бугаев сразу в околоток побег!!! За своими и за дохтуром!!! Матушка!!! Анастасия Михайловна!!! Бери скорее лекарский струмент!!! Может, еще не поздно?!! Там она лежит, прям напротив оградки двора!!! Вся в крови!!!