Софья Стасевич

Не произошло

Пустота-

что прыжок с моста,

и пустот-

что пчелиных сот.

Смысл пить алкоголь, если ты вот уже тридцать минут стоишь под душем, точно нетрезвый, суетливо подыскивая ответ на свои вопросы, ожидая пока в сердце и голову вкрадчиво постучится надежда.

— Да где же смысл? — думал он.

Вопрос за вопросом и ни одного ответа.

— Надо было тогда завершить начатое… — вспомнилось ему, как в двенадцать лет он нашел пистолет своего отца, подставил его ко лбу, снял с предохранителя и перевел палец на спусковой крючок — о, если бы тогда хватило сил!»

Вы можете подумать, что эта история про человека слабого или жалкого? Скорее наоборот. Про человека пустого, но по ошибке любимого мной.

* * *

Мы познакомились около семи лет назад. И историю этого знакомства я не помню совершенно. Все начинается с моих стихов к нему. Где же мы встретились? В Париже? Может в Марселе? В Москве? В моих воспоминаниях мы всегда знали друг друга — с самого детства, с рождения, нет, раньше появления на земле и даже ее появления во вселенной. Мы существовали взаимным пылким чувством, бесконечной нежностью друг к другу и желанием умереть друг за друга; начать заново жить. Это чувство тяжело описать. За него я была готова броситься в жерло вулкана, лечь рядом с ним под трамвай, слушать его плач, целовать его слезы, танцевать для него, лишь бы не скучал. Он тоже бесконечно меня любил. Он был проще меня, легче — мало было в нем цвета и поэзии, все больше мрака, томной мысли, но рядом со мной он излучал свет. Вообще-то мы никогда не были по-настоящему счастливы, часто бывали почти счастливы, но в полной мере — никогда.

Никто не помнил, как мы познакомились.

Никто.

Точка, которую я приняла за правило считать началом нашей истории, письмо, полученное в мои шестнадцать, семь лет назад, от неизвестного. Мучительные описания попыток заснуть, тягостные три дня и три ночи, страдающего от страсти к спиртным напиткам человека…

Я открыла окно. Теплый летний, слегка душноватый воздух ударил мне в лицо. Я распаковала загадочное письмо. Оно пахло терпким благородным шипром. Шероховатая бумага мягко шелестела под моими мокрыми от предвкушения пальцами, проваливаясь под их давлением. Читаю.

* * *

«Здравствуй. Пусть тебе не кажется странным мое письмо. Ты меня обязательно вспомнишь, но пока что этого не требуется. Посмотри в зеркало и ты меня сразу узнаешь. Я скучаю здесь, без тебя. Что же мне делать в этих городах — они уставились на меня, стоглазые, скалятся, и машут рукой, кивают и отталкивают. Глаза мои горят, и руки мои пусты… Не думай, я не сумасшедший, пройдет время, и ты поймешь.»

Буквы пролетали перед моими глазами, складывались в слова, слова в предложения, но я ничего не понимала. Письмо положила под подушку, но забыть о нем не могла. Каждую ночь я проверяла его ощупью, рукой сжимала пододеяльник, успокаиваясь и засыпая, когда что-то шелестело в моем кулаке. Да, мне было хорошо; оно здесь, но было и неспокойно. Кто этот человек и откуда он?

Тогда я этого не знала.

А теперь лишь могу предполагать.

Но после его слов в зеркало я стала смотреть чаще. Я никогда не всматривалась так в свои черты: не ловила взглядом каждый волосок на своем лице, каждую родинку, не разглядывала так внимательно горбинку на носу, не изучала подробно цвет своих глаз, припухлость губ. Он подарил мне себя. И я узнала в своем отражении красоту. Так я жила теперь: смотрела в зеркало, видела идеал; видела его, влюблялась.

Но в кого? Неизвестно.

За что? Непонятно.

Любовь, вообще, часто стихийна и глупа.

Одиночество одолевает тебя в моменты, когда ты одинок, меньше всего и наоборот. У меня не было никого, только мое отражение и скомканное письмо под подушкой. Правда, были и мечты, даже надежды увидеть его уже не в зеркале. Дотронуться до его лица.

Стук в дверь.

Я замерла.

Новое письмо.

Вздох, лязг ключа в замочной скважине и снова терпкий запах желтоватой бумаги.

* * *

«Без тебя все тяжелее, дышать невозможно, думать невыносимо, без тебя нет и меня. Думай обо мне чаще, смотри в зеркало, люби меня; мои губы, мой нос, мои глаза. Смотри и знай, что я люблю твои руки и ноги, скулы и струящуюся по их контуру прядь волос.»

Я стала смотреть на свои ноги — длинные и стройные. Руки — тонкие и изящные, от мраморных плеч до кончиков пальцев. Густые волосы вьются, подчеркивая правильный череп. Он знает меня, любит мои черты! Невыносимо, зная и чувствуя, его не видеть.

Время шло. Иногда мне приходили письма. Я забывала о нем, но всегда с одинаково сильным трепетом разворачивала потрепанную бумагу. Часто мечтала о нашей встречи, забывая обо всем, безрассудно кидаясь к зеркалу высматривать форму своих бровей и измерять ширину лба. Я должна знать кого искать в толпе. И я видела его. Не раз. Иногда далекий незнакомец, но напостое в моем отражении. Я записала, как он выглядит два года назад, когда встретила его впервые, гуляя по Парижу.

«Высокий, худой, невероятно красивый. Он был похож на монумент Давида, сделанный из каррарского мрамора — светлая, ослепительно белая кожа, острые скулы, череп, словно точенный; длинный нос с искусной горбинкой и пухлые губы — точно вылепленные рукой самого Микеланджело.»

Спустя семь лет я читаю эти записи, честно, я не помню его внешности. Знаю, он казался мне красивым, но самой красоты не помню. Тогда мысль о нем заполняла мою душу, теплилась в моем сердце. Однажды он посмотрел на меня, когда я прогуливалась по центральной московской площади. Он узнал меня спустя столько лет. Он подошел. Я иступлено глядела в его горящие глаза. Взяла его руку в свои две, странно сжала, чуть ли не до хруста.

⁃ Потеряла кого? — со странным акцентом сказал парень.

⁃Не местный.. — не успела я и мысли в голове закончить, меня перебил голос незнакомца.

⁃ Нет, я отсюда. А все же, это не так важно — я искал вас.

И в этот момент мое сердце вспыхнуло любовью к этому человеку, она разлилась по нашим телам. Он всегда спасал меня от одиночества. Каждый раз.

Руки незнакомца хватало, чтобы чувствовать себя