Наталья Ленская

20.16

I

На улице кто-то медленно убавляет яркость, затем громкость. Оглушительный лай, который слышен здесь изо дня в день, заблудившись, ещё звенит в ушах.

Мне восемь. И пора спать.

Но эти шорохи летнего вечера – разве уснёшь под них? И эта луна, которая ярко разгорается на фоне темнеющего неба.

Сегодня она похожа на плоскую, блестящую чешуёй рыбу. Сетка приютского вольера до утра будет пытаться удержать её. Ложусь на усыпанный опилками пол, со вздохом кладу голову на лапы. От деревянных досок тянет тяжёлой солёной сыростью, разбавленной едва уловимым ароматом недавно пробежавшей тут крысы.

Так было не всегда.

Закрываю глаза, и время несётся назад: год, два, пять… Стоп! Стоп! Дальше не надо.

II

Я дома.

Хозяйка, я зову её Ма, постоянно подзывает меня, треплет по спине, берёт в руки мою голову и целует накрашенными губами прямо в нос. Виляю хвостом, выворачиваюсь для вида, отбегаю, тут же жду, когда она позовёт обратно.

У меня есть всё: еда, вода, розовый мячик и много внимания. Нет только собственной лежанки. Но она не нужна – я сплю с Ма.

На улице мы только и слышим:

– Какая у вас красивая собака! Такое сердечко на мордочке!

– А ещё она очень умная! – задирает подбородок Ма.

Однажды я замираю у большого зеркала в спальне: о чём они все говорят? Вокруг глаз и вытянутого носа не такая рыжая шерсть, как на спине. Только и всего. А ещё одно ухо в любопытстве устремилось вверх, а второе, делая вид, что ему неинтересно, сложилось почти пополам. Наклоняю голову, хочу рассмотреть его поближе и внезапно упираюсь сама в себя. На зеркале остаётся мокрый отпечаток.

III

Собираемся гулять! Это то, что я люблю больше всего. И ещё – сосиски! Сосиски даже больше. Или нет? Хотя, какая разница? Гулять и сосиски всегда наступают одновременно!

На улице я увлечена охотой за любимым лакомством и не сразу замечаю, что мы гуляем не там, где обычно. Сложно быть счастливой и бдительной одновременно.

Ух ты! Собачий город? Настоящий?

Так вот куда все пропали с улиц! На прогулках давно уже одни домашние, никакой беспризорной романтики. Забываю про сосиски, втягиваю ноздрями воздух – он полон сотен собачьих историй и настроений. Радость, агрессия, апатия, страх, надежда долетают до меня со всех сторон, пока я, источая задор и любопытство, пробегаю вдоль рядов с номерами на дверцах собачьих квартир: 20.4, 20.11, 20.16…

Что? Эта моя? Вот это да! Ма, правда?

Оставаться здесь иногда совсем неплохо. Я почти уверена, что чёрный пёс с нашей дворовой помойки тоже где-то тут. Он всегда недвусмысленно вилял мне хвостом.

Вожу носом по сторонам, пытаюсь отыскать его запах, но вместо этого ноздри наполняет колючая тревога, смешанная с решимостью. Не собачья. Ма?

Старательнее обычного машу хвостом, шевелю бровями, заглядываю ей в глаза. Она не смотрит на меня – ещё бы! Тут так интересно!

Забегаю обнюхать свой неожиданный подарок – целый вольер.

Оборачиваюсь. Решётка за мной закрывается. Ма решила поиграть. Значит, с настроением у неё всё в порядке. Ура! Наверное, тревогой веяло от рабочего в наушниках, который прошаркал мимо с полным ведром воды. Вода выплёскивалась ему прямо на штанину, это кого угодно заставит поволноваться.

Припадаю на передние лапы. Ма, я в игре! Как весело! Между железных прутьев просовывается кусочек сосиски. Зажмуриваюсь от удовольствия, а когда открываю глаза…

– Эй, Ма, ты куда? Сейчас догоню!

– Ма-а-а, подожди! Ты забыла открыть решётку!

Кидаюсь на железные прутья, зову, зову – сначала с азартом, а потом… Что такое? Почему не слышит, не оборачивается? Эй! Я же больше не бегу рядом! Ты разве не видишь?!

Скребу деревянные доски у входа, стираю в кровь лапы. Лаю до хрипа. Или мне только кажется, что лаю, а на деле, как в страшном сне, только разеваю пасть?

К местному клубку запахов добавляется ещё один оттенок отчаяния.

Без сил ложусь у решётки, чтобы неотрывно смотреть в точку, в которую только что сжалась моя жизнь.

Сначала я утопаю, почти захлёбываюсь в одиночестве. Потом растворяюсь в ожидании. И наконец превращаюсь в слух и надежду.

IV

Через несколько дней точка снова разрастается до размеров жизни.

Я замечаю её издалека. Она всё ближе, и это сокращающееся расстояние поводком вытягивает меня из глубокой ямы мыслей о предательстве.

Лапы крепнут.

Откуда-то берутся силы, хотя я не притрагивалась к еде всё это время.

Когда Ма открывает решётку, я уже вовсю виляю хвостом и не могу устоять на месте. Она обнимает меня, я прижимаюсь к ней всем своим внезапно исхудавшим, каким-то взъерошенным, потускневшим телом и лижу-лижу-лижу её в нос.

Она достаёт сосиски, и мы идём гулять!

Гуляем долго.

Всё позади.

Ма рассказывает, что дома затеяли ремонт и все эти дни она задыхалась от пыли и скучала по мне. А ещё она рада, что мне не пришлось этой пылью дышать. Ма и правда пахнет чем-то незнакомым. И кем-то, кого я не знаю. Но теперь-то можно вернуться домой? Да? Можно? Можно? Задыхаться вместе куда веселее! Я не боюсь пыли. С тобой я ничего не боюсь. И будет здорово познакомиться с твоим «кем-то», да, Ма? Я ему точно понравлюсь, я всем нравлюсь, помнишь?

Спустя пару часов за мной снова лязгает щеколда. И никому нет дела, что здесь, в вольере, мир сжимается до размеров шарика безвкусного корма. В этом шарике без остановки в страшной тесноте пульсирует мой страх. Я боюсь, что она больше не придёт.

И ещё это разъедающее: что со мной не так?

Всю прогулку я старалась быть хорошей. Очень, очень хорошей.

Я никогда, слышите, никогда не была настолько хорошей!

Следующие несколько месяцев раз в неделю я превращаюсь в устройство для угадывания желаний. В остальное время – не существую. Меня, как куклу, достают из коробки, играют и убирают обратно.

Ма теперь помогает приюту. Таких тут называют волонтёрами. Стала им, чтобы по воскресеньям приходить ко мне. Она пахнет виной и счастьем одновременно. Последнее не имеет ко мне никакого отношения. Её добродетель напоминает опилки, которыми присыпают дощатый пол вольера: они впитывают солёную едкую жидкость, но не спасают от запаха.

Я как доживающая последний вечер