Невеста стала осматривать комнату, которая оказалась очень большой, стрельчатые окна в двух противоположных стенах выходили в парк. Незаметные двери в двух других стенах вели — одна в жилые комнаты Эл-Ит, где она уже побывала, другая — видимо, в покои ее жениха. Потолок был сводчатый, высокий, с рифленым бордюром. Стены комнаты были выкрашены краской цвета слоновой кости, с блестками и узорами в золотых, бледно-красных и синих тонах; вышитые портьеры на стрельчатых окнах скреплялись зажимами, усеянными бриллиантами. Из парка доносились плеск фонтанов и шум струящейся воды. Эл-Ит вспомнила нарядные свежепокрашенные здания Андаруна, нашей столицы, правда, личные покои у нее дома были более скромными.

Мебели было немного, но комната не выглядела пустой. В центре ее поднималась к потолку колонна, которая разветвлялась на несколько более тонких колонн; все они были рифленые и выкрашенные в те же цвета — золотой, небесно-голубой и красный. Пол в комнате был деревянный, сделанный из приятно пахнущей древесины. Кроме большого низкого ложа-тахты, возле одной арки стоял небольшой столик. Два изящных кресла возвышались друг напротив друга.

Внезапно послышалось конское ржание. И тут же за одной из арок появился Йори, он собрался было войти в помещение, но Эл-Ит успела подбежать к нему и удержать. Нетрудно было догадаться, что произошло. Коня, конечно, заперли, но он вырвался на свободу, и солдаты, получившие приказ сторожить Йори, не осмелились последовать за ним в это частное владение — парк с павильоном, о котором только и говорила вся страна в последние недели. Эл-Ит погладила коня по морде, потянула его голову вниз и прошептала что-то сначала в одно ухо, потом в другое, после чего конь развернулся и ускакал обратно к своим стражникам.

Когда она обернулась, за ее спиной стоял пылающий гневом Бен Ата.

— Теперь понятно, что нам не врали, рассказывая про вашу страну. Вы там все колдуны и ведьмы.

— Этому колдовству легко научиться, — попыталась отшутиться Эл-Ит, но, видя, что жених по-прежнему пылает гневом, мигом утратила веселое расположение духа и быстро прошла через всю комнату к постели, сбросила на пол одну большую подушку и уселась на нее, скрестив ноги. Она не задавалась мыслью, каковы должны быть действия Бен Ата, — должен ли ее жених поступать, как она, или же остаться на кровати. Но он, не будучи уверенным ни в чем, расценил поступок невесты как вызов и сам, в свою очередь, стащил подушку с кровати, толкнул ее к стенке и уселся.

Так они и сидели, на двух подушках друг напротив друга.

Эл-Ит чувствовала себя свободно, как дома, потому что привыкла так сидеть всегда, но для Бен Ата эта поза была неудобна, он боялся пошевелиться, из опасения, что подушка выскользнет из-под него на полированном полу.

— Ты всегда так одеваешься?

— Оделась так специально ради тебя, — парировала Эл-Ит, и Бен Ата снова покраснел: с тех пор как она приехала сюда, она видела столько сердитых, смущенных мужчин, сколько в жизни своей не встречала. И она даже призадумалась: может, у них тут у всех какое-то заболевание крови или кожи?

— Знал бы, что приедешь в таком виде, заказал бы для тебя наряды. Кто же мог предположить, что ты оденешься как служанка?

— Бен Ата, я всегда одеваюсь просто.

Ее широкое платье простого покроя вызывало в нем раздражение и злобу.

— А мне говорили, что ты вроде бы королева.

— Да и тебя не отличить от твоих собственных солдат.

И тут он ухмыльнулся, оскалив зубы, и пробормотал что-то, насколько она поняла, означавшее:

— Сними-ка эту штуку, и я тебе покажу.

Она понимала, что он сердит, но не представляла, что до такой степени. Когда его страна вела очередную войну, при первом же вступлении армии на чужую территорию какую-нибудь девицу тут же вталкивали к королю в палатку или просто бросали к его ногам. Почти все пленницы обычно плакали. Некоторые шипели и плевались. Некоторые кусались и царапались, когда он входил в них. Кое-кто плакал не переставая в течение всего процесса совокупления. А некоторые скрипели зубами, демонстрируя свое отвращение к нему. Бен Ата был не из тех, кто получает удовольствие, причиняя другим страдания, так что этих он приказывал вернуть по домам. Но вот что касается тех, кто плакал, или тех, кто как-нибудь сопротивлялся, — от них, как подсказывал личный опыт, можно было получить большое наслаждение, и этих он постепенно приручал. Таков был обычай, и он его соблюдал. Бен Ата совокуплялся с женщинами на всей территории своей страны и часто их оплодотворял. Но не женился, да и не собирался жениться; между прочим, его представления о браке были сентиментальными и возвышенными, как у всякого, не знающего женщин по-настоящему. А эта женщина, которая заставит его страдать почти бесконечно, хоть и с перерывами, являла собой нечто незнакомое, лежавшее за пределами его жизненного опыта.

Все в ней возмущало Бен Ата. В красоте Эл-Ит не откажешь: темные блестящие волосы, большие карие глаза и все прочие достоинства, но физически невеста его совершенно не возбуждала, и он оставался к ней холоден.

— Долго мне еще торчать тут, при тебе? — Она задала именно тот вопрос, который он с тоской предвидел, и именно таким нудным тоном, как он и ожидал.

— Сказали, несколько дней.

Наступило долгое молчание. В эту большую уютную комнату доносился только плеск струй воды в фонтанах, да мелькали на стенах отблески света, отражаемого водной гладью прудов и фонтанных чаш.

— Как у вас это делается, в вашей стране? — поинтересовался Бен Ата, догадываясь, что вопрос сформулирован довольно неуклюже, но не умея придумать ничего другого.

— Что как делается?

— Ну, начнем с того, что у тебя много детей, насколько мы знаем.

— Родила я пятерых. Но я мать для многих. Всего их больше пятидесяти.

Эл-Ит видела, что с каждым сказанным ею словом расстояние между ними становится все больше.

— У нас так заведено: если ребенок осиротел, я становлюсь его матерью.

— Приемной.

— Нет, у нас нет такого слова. Просто становлюсь ему матерью.

— Понятно, ну, и, само собой, ты относишься к этим детям точно так же, как и к своим собственным, — сказал он, заранее передразнивая ее предполагаемую шаблонную фразу, которую произносят в таких случаях.

— Нет, я этого не говорила. И потом, пятьдесят детей — слишком много, не получится создать с ними очень близкие отношения.

— Ну, и тогда какие же они тебе дети?

— У них у всех равные права. И каждому я уделяю одинаковое время, насколько могу.

— Я не так представляю себе мать своих детей.

— Как ты думаешь, от нас ждут именно этого?

Ее слова привели его в ярость! Бен Ата вообще-то не особенно задумывался об этом унизительном, отвратительном, навязанном ему союзе; он скорее жил чувствами. Но предполагал, что обязательно должны быть дети «для скрепления альянса», — или для чего-то в этом роде.