Впрочем, как-то раз, в предбаннике ЦДЛ, он изменил своей привычке быть равнодушным к нашим встречам и даже похлопал меня по плечу, и мы вспомнили мастерскую и даже немножко – ну не всплакнули, но растрогались. Но в его неожиданном поведении, во-первых, было что-то несомненно ликерно-водочное, а во-вторых, даже несколько корыстное: он потащил меня знакомить с какой-то красивой молодой дамой, а та, кажется, была моей благосклонной читательницей и, одновременно, мечтой его жизни.

Теплая встреча ничего не изменила по существу, и когда нам снова довелось встретиться, писатель К. посмотрел на меня совсем холодно. Он во мне больше не нуждался. Однако подлая жизнь поставила нас еще раз в странные отношения. Детские книжки вышли из моды – во всяком случае издательства перестали их печатать в прежних объемах, и вообще вся литература добра провисла. Зато русский постмодерн оказался созвучен каким-то всемирным вибрациям, и его стали печатать повсюду, и меня тоже.

Сатанисты купили себе машины, а добрые писатели продолжали ездить в метро. Сатанисты изъездили мир и увидели многое, а добрые писатели продолжали ходить в лес по грибы. Казалось, божественной справедливости настал конец. В конце концов писатель К. попросил некую писательскую комиссию выделить ему пособие по бедности, и, по-моему, ему было не по себе, когда он узнал, что я тоже член этой комиссии. Он, естественно, получил пособие, но сама просьба о пособии уже задела и меня – в плане философском. И мне захотелось вызвать его на мужской разговор, но только так, чтобы он не обиделся, и с ним как-нибудь объясниться и рассказать ему, что… поделиться… да вот только чем?

Есть смерти, которые не укладываются в голове. Есть люди, которые не должны умирать. Писатель К. умер. Неожиданно. Вдруг.

Он шел наперекор времени. А мы, выходит, плывем по течению? Или как?

У нас в России как-то так получилось, кого ни возьми, все – козлы:

Начальство – козлы.

Подчиненные – козлы.

Демократы – козлы.

Коммунисты – козлы.

Интеллигенция – козлы.

Молодежь – козлы.

Рабочие – козлы.

Олигархи – козлы.

Пенсионеры – козлы.

Ученые – козлы.

Крестьяне тоже, конечно, – козлы.

В армии – одни козлы, от солдата до генерала.

Президент, ясное дело, – главный козел.

Все это несколько настораживает. Похоже на эпидемию. Мы живем в совершенно козлином государстве, где большинство из нас оказываются дважды и трижды козлами, совмещая разные козлиные должности. Раньше все-таки не все были козлами. Например, делалось исключение для космонавтов. Вряд ли бы кто-нибудь назвал Гагарина козлом. Но теперь и космонавты стали козлами. И писатели – тоже козлы. И популярные певцы в основном – козлы. Иностранцы в России, до недавнего времени привилегированная публика, тоже стали козлами, не лучше, не хуже местных.

С другой стороны, многие исторические личности России, вроде Ленина, – тоже вышли в разряд козлов. У нас козлиное прошлое. Козлиная обстановка сложилась и на половом фронте. Если иметь в виду, что немалое количество русских женщин считает всех русских мужчин козлами, то положение еще более усугубляется, и, следовательно, все, что происходит в России, – закономерно.

Козел – вонючее слово, крепкое ругательство, посильнее иных матерных слов. Возможно, оно самое распространенное русское ругательство на сего дняшний день. Оно не знает возрастных границ. Даже воспитанники детских садов употребляют его.

Если мужское население страны подпадает под козлиную статью, с нами и надо поступать, как с козлами. Во-первых, козла совершенно нельзя любить. Не за что. Только извращенцы, безумные в своих фантазиях зоофилы, любят козлов. Во-вторых, к козлу нет никакого почтения. Наконец, козла не жалко зарезать. Козел – не друг человека. Козлиной песнью называлась у древних греков трагедия. А это значит, что у нас в стране не будет никакого будущего. У козлов нет будущего. С этим трудно спорить.

Не усомниться ли, однако, в изначальном тезисе? Ругательство – еще не кличка. Хоть и козлы, но мы – козлы в кавычках, то есть исключительно в метафорическом смысле. Но это малоутешительно, поскольку метафорический козел протух духовно, что тоже скверно.

А можно ли с достаточным правом утверждать, что мы – не козлы? Какие доказательства своей некозлиности мы готовы привести нашим подругам и женам? Кто в глубине души не обзывал себя козлом? Не казнил себя за козлиную принадлежность? Козлиное самосознание есть в каждом из нас. В этом корень вопроса. Козел хочет всех других видеть козлами. Иначе ему обидно.

Есть ли достойный выход из создавшейся ситуации?

Мы – народ-богоносец, любящий шаманские заклинания. Мы должны собраться всем миром, молодежь и милиционеры, коммунисты-пенсионеры и олигархи, и запеть:

Мы – не козлы.

Козлы – не мы.

Это нужно повторять до бесконечности, под соответствующее музыкальное оформление, в стиле рэп. Или под тамтам. Тише и громче, быстро и медленно, задумчиво и бездумно, но, главное, чтобы всем было весело:

Мы – не козлы.

Козлы – не мы.

Тогда все будет в полном порядке.

Я хочу выступить защитником мужских яиц. Это не значит, что их кто-то сознательно притесняет, как какое-нибудь малое, нейтральное государство. Нет, скорее, их стараются не замечать, проходят мимо. Культура в целом, как и женщины, яйцам уделяет слишком мало внимания. Ну, кто, например, из русских писателей взял на себя труд описать значение мужских яиц? Яйца остаются в тени. К ним существует в основном насмешливое отношение. Поговорить о яйцах – это мило, не более того. Мы слишком далеко ушли от античных времен, когда яйца значили больше глаз: пустые глазницы и полновесные яйца греческих статуй были символами минувшей цивилизации.

Яйца даже не стали матерным словом. Не удостоились. Остальные части половых органов зачислены в сатанинский лагерь, а яйца болтаются сами по себе. В советские времена о них главным образом вспоминали в очереди за куриными яйцами, когда последние конфузливо именовались яичками, чтобы не было разночтений. Дайте мне, пожалуйста, десяток яичек! Домохозяйки поджимали губы, если кто осмеливался обозвать яички яйцами. Кроме того о яйцах вспоминали на футбольном поле, когда игроки выстраивались стенкой для отражения штрафного удара. Они дружно стояли, не стесняясь стесняться, как на медосмотре в военкомате, прикрывая не носы, а яйца. Собственно, они до сих пор так стоят. Яйца тем самым выведены из игры, они в принципе изъяты из спорта. В идеале спортсмен не должен иметь яиц. Солдатам тоже яйца мешают – на яйца шлем не наденешь.

Яйца вообще мешают мужчине жить. Он из-за них становится уязвимым. Не только на войне, но даже в школьной драке яйца могут подвести человека. С началом этнических конфликтов на постсоветском пространстве выяснилось, что яйца – самое слабое место. По ним не просто стали бить – их стали людям отрезать, как баранам. Пытки солдат в основном связаны именно с мучением яиц. На этом построены как чеченские развлечения, так и самая банальная дедовщина.