победой. Имя этого солдата было Ханс-Дитер Уйс. Маэстро Уйс получил назначение в штаб генерала фон Клюка, где нужно было организовать концерты для офицеров высшего ранга. При посадке в аэроплан ему выдали кожаный комбинезон с капюшоном, авиаторские очки и красный шарф, фирменный знак немецких летчиков. Аэропланом управлял ас Дитрих Элерих, удививший авиационный мир тем, что поднял свой самолет на высоту восемь тысяч метров. В эскадрилье было еще восемь бипланов немецкого производства. «На Париж!» — провожали их неистовые крики товарищей и пилотов цеппелинов, а Ханс-Дитер, ни мгновения не сомневавшийся в победе, подумал, как его встретит довоенная публика, когда он выйдет к ней на сцену в качестве победителя и исполнит на немецком языке партию Мефистофеля из «Фауста» Гуно. Но о послевоенном времени сейчас, в начале войны, Уйс не решался думать. Самолет приземлился при сильном ветре на покрытую травой поляну небольшого аэродрома в Звере к северу от Брюсселя. Посадка была жесткой. Он был счастлив, что вернулся на землю, однако не хотел показывать своего страха, хотя бледность лица могла бы выдать его. При знакомстве с несколькими генералами из штаба фон Клюка он подумал, что музыка способна примирить враждующие нации, но даже не представлял себе, что уже в 1914 году сможет проверить это, причем в одно совершенно неожиданное мгновение.

В этот день, в четырехстах километрах южнее, в свой авиационный полк на аэродром возле города Бизино направился и солдат Кокто. На медицинском осмотре его сочли худосочным, но в армию все-таки взяли. Ему было плохо, очень плохо в день призыва и на следующий день, когда из него выходила непереваренная дробь, но он был счастлив, что еще жив и стал французским солдатом. Теперь — на фронт. Да кому есть дело до этой войны? Форма и подтвержденная свидетельством воинская слава — вот что самое важное. Он принялся мечтать. Он возвращается в Париж в мундире победителя, входит в кафе «Ротонда», принадлежащее дядюшке Либиону, и садится за стол рядом с Пикассо…

ВОЙНА

«Будет большая война».

Эти слова, произнесенные майором Тихомиром Миюшковичем в решающий день его жизни, 29 июля 1914 года по старому стилю, хорошо запомнились не очень-то разговорчивому хозяину шабацкой[3] кафаны «Касина». На все просьбы и вопросы рассказать о майоре что-нибудь еще хозяин Коста и его полноватая жена Кристина отвечали так, словно им в дверь постучались сборщики налогов. «Мы только это о майоре и помним. К нам разные люди заходят, разные чины, разные типы, разные придурки… Но мы-то люди порядочные и хорошие трактирщики. Когда нужно было платить налог на уличное освещение, мы в Шабаце были первыми; когда ввели подать на музыку, мы сразу же наполовину уменьшили аренду Цицваричам, чтобы те смогли заплатить государству положенное». А майор? Майора они как бы и не помнят, с майором познакомились на ходу, он мелькнул как призрак, не имевший своих собственных ощущений, не испытывавший страданий и не замечавший страданий других людей…

«Снова будет большая война» — говорят, что майор произнес эти слова в страшный день 29 июля 1914 года, когда из кафаны «Касина» перешел в кафану «Девять столбов». Хозяин кафаны, некий Зейич, потомственный трактирщик, уже немного яснее вспоминает майора и его, в сущности, простоватую внешность, сквозь которую иногда проскакивала искорка. «Я чуть-чуть помню майора. Признаюсь, с памятью у меня не очень хорошо. А во всем другом у меня все в порядке. Когда нужно было отдать государству положенное, я не спрашивал, не торговался. Нет, господин. Я требовал, чтобы с меня получили по максимуму — за тридцать электрических лампочек в саду.

Вот так! А без фонаря я никогда никого на темную улицу не отпускал, каким бы напившимся он ни уходил с моего двора. А если вы спрашиваете про майора, то это был жестокий, огрубевший от войны человек, ослепленный желанием получить повышение, оторванный от родного края, вспоминавший соседей зло и недобро. Армия была для него утро, армия была для него вечер.

Он всех мучил, всех муштровал. Коней избивал до того, что у них пена шла. Быки весом в восемьсот килограммов вздрагивали, когда он запрягал их и заставлял тянуть батарею на Дрину. Служивые боялись его как грома. Не то чтобы он был несправедливым, но вот вспыльчивым и грубым был… раз в неделю одному из солдат ломал то руку, то ногу. А больше ничего не знаю, только это. Да, он заходил ко мне и в тот июльский день, последний мирный день перед тем, как на нас напали проклятые австрияки. Что он делал? Да пил он, господин, больше ничего не знаю, а во всем остальном я порядочный человек и трактирщик. Когда ввели налог на музыку, я сказал: лично буду платить за оркестр и не заберу у Цицваричей ни гроша из чаевых. Вот такой я человек».

«Снова будет война. Большая война» — эти слова хорошо помнил и хозяин шабацкой кафаны «Америка», типчик по прозвищу Муня. Этот трактирщик, человечек с темными от вечного недосыпания полукружьями под глазами, наконец-то завершил повествование о Тихомире Миюшковиче. Позаимствовал немного из кафаны «Касина», добавил соломенную суть с искоркой из кафаны «Девять столбов», облепил солому землей и вдохнул в нее жизнь услышанным в кафане «Америка». «Да, я помню майора и его решающий день. Был вторник 29 июля 1914 года по нашему стилю. Для многих это был последний мирный день. Для нас, трактирщиков, для наших посетителей, для Шабаца и моей Сербии. Между тем некоторые люди проживут всю жизнь, переходя из одного десятилетия в другое, плача или смеясь, и к концу ее натыкаются на этот последний спокойный день. У майора вся жизнь уместилась в один день, в его последнюю часть. Вот что с ним случилось, судя по тому, что я слышал и что лично видел. Говорите, он был плохой человек? Что лупил скотину и избивал людей? Может быть. Говорите, что армия для него была утром, а война — вечером? И это так. Есть такие офицеры, но… Между утром и вечером выходит солнце, и Бог влечет его по небу. Солнцем для майора была его жена Ружа. Она для него стирала и гладила. Она вместе с ним меняла штабы, команды и гарнизоны, пока наконец, за два года до начала войны, они не оказались в Шабаце. Он получил должность командира 2-го батальона кадровой Дринской дивизии, а она стала майоршей. В городе все было проще: стирать, шить, делать покупки,