– И к друзьям, графиня. Позвольте на этом основании тоже принять в этом деле участие. Таким образом…

– Таким образом, вы себя причисляете к моим друзьям?

– Мне казалось, что я говорил вам об этом, графиня.

– Этого недостаточно.

– Я полагал, что доказал это.

– Вот это уже лучше. Так вы мне поможете?

– Я готов сделать все, что в моей власти, графиня, однако…

– Что?

– Не стану от вас скрывать, что дело это весьма трудное.

– Их что же, нельзя вырвать, этих Шуазелей?

– Во всяком случае, они неискоренимы.

– Вы полагаете?

– Да.

– Стало быть, что бы ни говорил славный Лафонтен, против этого дуба бессильны и ветер, и буря.

– Этот министр – большой талант!

– Ага! Вы заговорили, как энциклопедисты.

– Разве я уже не член Академии?

– О, вы в такой малой степени академик…

– Вы правы. Академик – мой секретарь, а не я. Однако я по-прежнему настаиваю на своем.

– Что Шуазель – талантливый политик?

– Совершенно верно.

– В чем же состоит его талант?

– А вот в чем, графиня: он сумел так представить дела в Парламенте и отношения с Англией, что король не может больше без него обойтись.

– Да ведь он настраивает Парламент против его величества!

– Ну конечно! В том-то и состоит ловкость!

– Он же толкает англичан к войне!

– Вот именно, потому что мир был бы для него губителен.

– Это не талант, герцог.

– Что же это, графиня?

– Это государственная измена.

– Когда государственная измена имеет успех, графиня, это талант, как мне кажется, и немалый.

– Ну, раз так, герцог, я знаю еще кое-кого, кто не менее ловок, чем де Шуазель.

– Неужели?

– По части парламентов, по крайней мере.

– Это – главный вопрос.

– Да, потому что это лицо причастно к возмущению Парламента.

– Вы меня заинтриговали, графиня.

– Вы не знаете, о ком я говорю, герцог?

– Нет, признаться…

– А ведь он – член вашей семьи.

– Неужели у меня в семье есть талантливый человек? Вы изволите говорить о моем дяде – кардинале, графиня?

– Нет, я говорю о вашем племяннике, герцоге д'Эгийоне.

– Ах, герцог д'Эгийон! Да, верно, это он дал ход делу ла Шалоте. По правде сказать, он очень милый мальчик. Он в этом деле славно потрудился. Клянусь честью, графиня, вот тот человек, которым умной женщине следовало бы дорожить.

– Видите ли, герцог, – отвечала графиня, – я даже незнакома с вашим.., племянником.

– Неужели вы его не знаете?

– Нет, я его никогда не видела.

– Бедный малый! Ну да, действительно, с тех пор, как вы пришли к власти, он неотлучно жил в Англии. Пусть поостережется, когда увидит вас, он отвык от солнца.

– Как среди всех этих мантий оказался человек его ума и его происхождения?

– Он взялся их взбудоражить за неимением лучшего. Понимаете ли, графиня, каждый старается получить удовольствие, где только можно, а в Англии удовольствий немного. До чего же он предприимчивый человек! Какой это был бы слуга королю, буде на то желание его величества! Уж при нем с дерзостью Парламента было бы покончено. Он – истинный Ришелье, графиня. Так позвольте мне…

– Что?

– Позвольте мне представить его вам тотчас по прибытии.

– Он разве должен скоро быть в Париже?

– Ах, графиня, кто может это знать? Возможно, он еще лет пять пробудет в своей Англии, как говорит шельма Вольтер! Может, он в дороге? А что, если он в двухстах милях отсюда? Может быть, он уже у городских ворот!

Маршал пристально изучал по лицу молодой женщины, какое действие на нее производят его слова.

Она на мгновение задумалась и продолжала:

– Давайте вернемся к тому, на чем мы остановились.

– Как вам будет угодно, графиня.

– А на чем мы остановились?

– На том, что его величеству было очень хорошо в Трианоне в обществе де Шуазеля.

– Да, и мы говорили о том, как бы от этого Шуазеля избавиться.

– То есть об этом говорили вы, графиня.

– Как! – воскликнула фаворитка. – Я так хочу, чтобы он ушел со своего поста, что рискую умереть, если этого не произойдет, а вы.., неужели вы мне в этом хоть немного не поможете, дорогой герцог?

– Ото! – проговорил Ришелье, важничая. – Вот что политики называют предложением.

– Принимайте мои слова, как вам будет угодно, называйте их, как хотите, но отвечайте решительно.

– Ах, какое недостойное наречие в устах такой милой и приятной женщины!

– По-вашему, это ответ, герцог?

– Не совсем. Я назвал бы это подготовкой к ответу.

– Вы готовы?

– Подождите же!

– Вы колеблетесь, герцог?

– Нисколько.

– Так я вас слушаю.

– Как вы относитесь к притчам?

– Должна сказать, что они устарели.

– Ну и что же? Солнце тоже старо, а мы ничего лучше не придумали.

– Ну, пусть будет притча. Только чтобы все было прозрачно!

– Как хрусталь!

– Ну, говорите.

– Вы готовы меня слушать, прекрасная дама?

– Я вас слушаю.

– Представьте, графиня.., вы знаете, в притчах принято взывать к воображению.

– О Господи, до чего же вы утомительны, герцог!

– Вы не верите ни одному своему слову, графиня, потому что слушаете меня с особым вниманием.

– Пусть так, я была не права.

– Итак, представьте, что вы гуляете в прекрасном саду Люсьенн и видите восхитительную сливу, одну из тех ренклодов, которые вы так любите, потому что они своим пурпурно-алым цветом напоминают вас.

– Продолжайте, господин льстец.

– Вы видите, как я уже сказал, одну из таких слив на самом верху дерева. Что вы будете делать, графиня?

– Я стану трясти дерево, черт побери!

– А если это бесполезно? Дерево толстое, неискоренимое, как вы изволили выразиться. И вот скоро вы замечаете, что оно даже не пошатнулось, а вы уже поцарапали об его кору свои прелестные ручки. Тогда вы повертываете голову так восхитительно, как умеете лишь вы да цветы, и восклицаете: «Боже мой! Как бы мне хотелось, чтобы эта слива упала на землю!» И при этом вы чувствуете такую досаду!..