Элен. Осторожнее. Обопрись на меня.

Тереза. Нет, нет! (Пошатнувшись, с испуганным криком падает на стул.)

Элен (идет к двери). Роз! Роз! (В голосе ее нет настоящего испуга.)

Едва держась на ногах, Тереза делает несколько шагов по направлению к дивану и падает.

(Оглядывается и, увидев Терезу на полу, испытывает панический страх.) Тереза! Тереза, дорогая! Отвечай! Скажи что–нибудь! Тереза! (Наклоняется, и на мгновение кажется, что она хочет попытаться вытащить сестру за дверь. Потом выбегает на лестничную площадку и голосом, полным неподдельного ужаса, кричит.) Роз! Роз! Скорее, Роз! Роз, помоги мне! Помоги мне!

Занавес

Действие второе

Картина третья

Гостиная. Прошло три недели. Ранний вечер. Тереза сидит в кресле. Ноги ее прикрыты пледом. Рядом, в своем кресле — Джеймс.

Джеймс (читает вслух).

«И вот я направил шаг

В благословенный мрак.

Не видя, невидимый шел я, спеша.

Мир был, как черный потухший очаг,

И только огнем горела душа.

Но это сияние — ярче дня.

Уверенней солнца оно ведет.

Туда, где меня ожидает тот,

Чье присутствие чувствую я.

Единственный, кто ожидает меня.

О ночь, поступившая в поводыри!

О темнота, что милее зари!»

(Внезапно останавливается.)

Тереза. Дальше, пожалуйста. Мне это нравится гораздо больше, чем то, что читает Элен. Я не все понимаю, но мне нравится. Она постоянно читает мне святую Терезу. Она называет ее моей любимицей, но в сущности Элен любит ее гораздо больше.

Джеймс. Элен заблуждается. Она полагает, что мы с тобой оба старики, но и сама она также стара. Впрочем, это не со зла.

Тереза. Я в самом деле была недавно при смерти?

Джеймс. Откуда мне знать? По существу, мы все здесь почти при смерти. Кроме Роз.

Тереза. Знаешь, был момент, когда мне не хотелось умирать в своей комнате, где когда–то была детская, где были наши игрушки. Мне захотелось умереть там, где кто–нибудь уже умер, в настоящей спальне.

Джеймс. А почему бы и нет?

Тереза. Нет, это длилось только одну секунду. А потом я страшно испугалась. Так испугалась, как еще никогда в жизни. Элен говорит, что мне первой пришло в голову запереть все спальни. Не могу припомнить, — это правда?

Джеймс. Мне кажется, это было ваше общее желание. Теперь уже не помню. Во всяком случае, откроет их кто–нибудь другой. И очень скоро. Быть может, это сделает Роз.

Тереза. Всех интересует душа, а вот я всегда думаю о привидениях, о мертвецах, которым нет покоя. Элен когда–то мне рассказывала о потерянных душах…

Джеймс (перебивая ее). С самого начала не надо было уступать вам в этом вопросе. Но это выглядело такой пустячной, такой безобидной причудой, что, казалось, не стоило с этим бороться. Нет, конечно, я должен был воспротивиться. От меня было очень мало проку, Тереза. Хочешь, я расскажу тебе один из моих «снов наяву»? Они опять преследуют меня, должно быть, я впадаю в детство. Я мечтаю помочь кому–нибудь в большом горе. Мечтаю сказать нужное слово в нужное время. Когда–то, давным–давно, меня порой охватывало чувство, что я оказал людям настоящую помощь. Это случалось не часто, примерно раз в пять лет, но наполняло жизнь смыслом. А теперь, если и представится случай, я не уверен, найду ли я нужные слова.

Тереза. Я боюсь умирать, Джеймс, боюсь даже думать о смерти. А когда пришла Роз, я, кажется, и ее напугала. Ведь это славный дом, и мы не плохие люди. Почему же вокруг столько страха?

Джеймс. Ее, наверно, напугал твой страх. Твой глупый страх смерти.

Тереза. А это глупый страх, Джеймс?

Джеймс. Тот, кто верует в бога, не должен бояться смерти.

Тереза. А как же ад, Джеймс?

Джеймс. Ну, до него мы не доросли, я рассчитываю на милосердие. Там место великим, самым великим. Я не знаю никого, кто достаточно велик для ада, за исключением сатаны.

Тереза. Мне стало немного лучше, но это только оттого, что я снова здесь, в гостиной. Хорошо, что Элен завесила картинкой пятно на стене в моей комнате. Но все–таки от «Дочери Иисуса» я отказалась. Тебе не приходило в голову, что эта святая так нравится Элен, потому что умерла молодой? Иногда Элен смотрит на Роз так странно, словно думает: «А я переживу даже тебя».

Джеймс. Тебе надо отдохнуть. Почитать еще немного?

Тереза. Почитай.

Джеймс. Ну вот, дальше святой Хуан продолжает говорить о непроглядной ночи души. Мы с тобой этого не испытывали, и нам это немного трудно постичь. Дело в том, что близость к богу иссушает человека, лишает его сил. Все мы держимся от него на довольно почтительном расстоянии. Святой Хуан пытается описать окружившую его черную ночь, где нет любви, нет даже сил для молитвы.

Тереза. Я молюсь. Утром и вечером.

Джеймс. О, я их помню, свои младенческие молитвы, Тереза. «Отче наш»… «Богородица дева, радуйся»… «Покаянную»… Но я и десяти минут не могу предаваться молитве, чтобы не отвлечься, не начать думать о чем–нибудь постороннем. И весь этот мир, столь далекий от меня, — пища для моих размышлений. Когда я был приходским священником, я старался уверить себя, что у меня просто не хватает времени для молитв. Но вот мне было отпущено двадцать ничем не заполненных лет, а я все еще могу только твердить «Отче наш». Да полно! — говорю ли я хоть это?

Тереза. Мне кажется, Джеймс, у тебя самого тоже есть своя черная ночь.

Джейм с. Нет, в такое отчаянье мне никогда не впасть, Я избавлен от изнурительной работы в приходе, достаточно хорошо питаюсь, счастлив с обеими вами. Читаю вам жизнеописания праведников, хоть сам и не очень похож на них… Что у нас сегодня на обед, Тереза?

Тереза. Макароны с сыром. (Внезапно до нее доходит, что он шутит.) О, Джеймс!..

Входит Элен.

Элен. Вы не заметили, Мэри вернулась?

Джеймс. Разве она не на кухне?

Элен. Я послала ее с одним поручением.

Джеймс. Что–нибудь купить?

Элен. Не совсем.

Джеймс. Далеко?

Элен (неопределенно). Да нет, через парк.

Тереза. Я ее не видела после второго завтрака.

Элен. Она как раз тогда и ушла. Я рассчитывала, что она вернется помыть посуду, но придется, видимо, сделать это самой.

Тереза. А Роз?

Элен. Что ты, дорогая? Неужели ты серьезно полагаешь, что она дома? (Уходит.)

Тереза. Что она этим хотела сказать?

Джеймс. Не знаю.

Тереза. Роз была ко мне очень добра во время моей болезни. Порой я просыпалась в испуге, и всегда