Если отшивать людей достаточно долго, в конце концов они перестанут к вам обращаться.

У входа в гараж я остановилась, копаясь в рюкзаке в поисках шлема. Под руку попался дневник Грея, который утром я взяла с собой в качестве талисмана. Мне захотелось посмотреть, что я делала в этот день в прошлом году.

«Г. должна переселиться обратно в комнату Неда, когда он уедет в Сент-Мартинс. Ей нужно воссоединиться с жизнью».

Под записью была нарисована кошка, и я сразу поняла, что это был за день. Экзамены тогда давно закончились, но я не вылезала с чердака – все читала, пока Грей не присел рядом, выдернув книгу у меня из пальцев.

– Шрёдингер?

Некоторое время он просматривал знаменитую теорию о коте. Это было еще до Умляута.

– Значит, в переводе на нормальный язык, – подытожил дед, – в коробку сажают кошку и кладут уран, счетчик Гейгера, молоток и банку с ядом. Ничего себе, рождественский подарок!

Я засмеялась и объяснила, что уран с 50%-ной вероятностью начнет распадаться. В этом случае сработает счетчик Гейгера, от которого сработает молоток и разобьет банку с ядом, отчего коту придет конец. Но если распад урана не начнется, кот будет жив. Пока вы не откроете коробку и не узнаете наверняка, истинными считаются сразу оба варианта. Кот получается одновременно живым и мертвым.

– Хочешь узнать кое-что забавное о Шрёдингере? – спросил Грей, отдавая мне книгу и вставая.

– Хочу.

– Он был несравненным ходоком по бабам, – оглушительно заявил Грей. – Всю Австрию переимел!

Зычный хохот доносился с лестницы, пока дед спускался в магазин.

Я все же вернулась к книге, пытаясь уяснить, как две противоположности могут одновременно быть правдой. Джейсон был моим Шрёдингером. В коробке оказались мы – секрет, нечто особенное, чего никто не мог отнять или испортить. Но мы были вместе несколько недель, и в коробке возникла новая мысль: я захотела, чтобы он во всеуслышание заявил на меня права.

Прежде чем выйти из книжного магазина, я пошла в отдел биографий и просмотрела все о Шрёдингере и его похождениях. Грей оказался прав.

Не понимаю, как папа каждый день пересиливает себя, чтобы войти в книжный и работать.

Но когда я, крутя педали, поехала в Холкси вдоль побережья, мне стало легче. Воздух медом ласкал кожу, и вскоре в мире остались только солнце, небо и море. Иногда попадались придорожные пабы и кладбища, но я замечала их краем глаза и прибавляла скорость, пока они не сливались в мутное пятно. Соленый воздух наполнял легкие. С наслаждением дыша полной грудью, я снова становилась маленькой, не думая ни о Томасе, ни о Грее, ни о Джейсоне.

Через несколько минут впереди показались старые дома – окраина Холкси. Книжный стоит с приморской стороны деревни, и вывеску «Книжный амбар» можно увидеть и из космоса: огромные неоново-розовые буквы бледнели в солнечном свете, но все равно вывеска броская, как сам Грей, и некоторое время остается на сетчатке, даже когда опустишь глаза.

Я была футах в пятидесяти от магазина и ехала с хорошей скоростью, когда вывеска пропала. Вот я моргнула – и ее нет.

Сердце учащенно забилось, а ноги замедлились, но ненамного – меня словно что-то притягивало вперед. Тридцать футов. Там, где должны быть буквы, зиял открытый космос. И на этот раз я не говорю о пространстве, пустоте, отрицательном числе, квадратном корне из минус, блин, семнадцати – я имею в виду буквально космос. В небе была дыра там, где должно быть небо.

Двадцать футов. Я в полумиле от моря, 52,96 градуса северной широты – и миллиард световых лет от Земли. Это не временнóй телескоп, это Хаббл какой-то!

По краям дыры, где небо из черного становилось снова голубым, зудела все та же телевизионная «каша», которую я уже дважды видела. Что там физичка говорила о тоннелях во времени, – что изображение в них будет искаженным? Да оно кристально четкое!

Мне стало дурно от ужаса, но я не могла остановиться и машинально крутила педали. Потому что – вот блин, вот блин – комната Грея, дневники Грея, книжный магазин Грея. Чем бы это ни было – а это еще какое о-го-го, раз вчера я видела прошлое лето, а сегодня нате вам дыру, через которую сияет Млечный Путь! – это наверняка имеет отношение к Грею. А Грей умер. Значит, это имеет отношение ко мне…

В десяти футах, инстинктивно сжав руль велосипеда, я начала сворачивать на тропинку, ведущую к морю. Я наклонилась, входя в поворот, который делала миллион раз и куда быстрее. Но сейчас я отчего-то знала: добром это не кончится.

Я слишком резко вывернула руль, и меня занесло. Скверно. Обливаясь потом от страха, я попыталась удержать равновесие, вильнув вправо, но переднее колесо наткнулось на камень, провалилось в рытвину, и я, не усидев в седле, шмякнулась на дорогу, скользя по инерции вперед. Локоть встретился с землей первым – руку пронзила острая боль. Бедро будто ожгло огнем – я проехалась на боку несколько футов, оставляя на дороге кожу. Меня остановила живая изгородь, но велосипед рвался дальше, таща меня за попавшую в педаль ногу. Вывернув щиколотку, велик наконец бросил меня и, закрутившись, с грохотом рухнул, оставив меня одну.

[Минус триста восемь]

В живой изгороди я пролежала целую вечность, глядя в небо. Из кустов мне было видно только небо, настоящее небо, оказавшееся все же на своем месте, бескрайнее, безоблачное, ярко-голубое и очень, очень далекое.

Спустя миллион лет я посмотрела на часы и поняла, что они накрылись: жидкокристаллические цифры беспорядочно мигали. Мобильный тоже не реагировал, как я ни давила на кнопки. Но я все равно не теряла времени зря – я кожей чувствовала каждую секунду, потому что

Господи,

Блин,

Ох,

Как больно!

Сердце рвется от боли. Я хочу Джейсона. Хочу маму, которую никогда не знала. Я хочу Грея. Хочу!

– Эй! – неуверенно позвала я дрожащим голосом. – Э-эй!

Я ждала и ждала, но никто не вышел. Целый год я сознательно делала себя все меньше и незаметнее, и теперь меня вообще почти не видно.

Кое-как встав, я попробовала ступить на ногу. Щиколотка не сломана – я знаю, с каким хрустом они ломаются. В свое время Томас подначил меня спрыгнуть с пирса, и я три месяца проходила в гипсе, который он сплошь исписал бранными словами. Но все равно, елки, больно-то как! Я доковыляла до забора, прислонилась к нему и огляделась.

Напротив, через дорогу, на книжном висела ослепительная неоново-розовая вывеска, нормальная, как апельсин. Велосипед криво торчал из кювета, принимая пенную ванную в буйно разросшихся белых полевых цветах. Дохромав туда, я убедилась, что он почти цел: погнулось переднее колесо и соскочила цепь, но это ерунда, с которой можно справиться одним хорошим пинком. Вытащив велик из канавы, я, опираясь на него, попрыгала, вздрагивая от боли, к книжному.