– Положитесь на меня. Вы знаете, мне не привыкать.

– Еще раз большое вам спасибо.

* * *

Вернувшись домой, Альдо отправил юного Пизани, своего секретаря, на вокзал, и тот взял билет на вечерний поезд. Лизе было поручено собрать багаж, а сам Альдо отправился в лакированную гостиную, любимую комнату всей семьи, где они обычно обедали. С двух противоположных стен гостиной смотрели друг на друга два женских портрета, подписанные весьма знаменитыми фамилиями. Обе женщины на портретах были одеты в черное. Княгиня Изабелла, мать Альдо, которую писал Саржент[7], была в черном бархатном вечернем платье, оставлявшем открытыми плечи и руки. Ни одна драгоценность не украшала их белизну, и только на пальце сиял изумруд, который был подарен ей в день помолвки. Зато ее визави, Фелиcия Морозини, представляла по отношению к ней контраст, и очень яркий по своей оригинальности. Винтерхальтер[8]изобразил ее в черной амазонке, отдав должное ее красоте римской императрицы, увенчав эбеновой черноты волосы небольшим цилиндром, обвитым белой вуалью. Красоту эта дама сохранила до самого преклонного возраста.

Урожденная княгиня Орсини, Фелисия принадлежала к одному из самых знатных родов Рима. Умерла она в этом дворце в 1896 году, когда ей было восемьдесят четыре, а Альдо – двенадцать. Вполне подходящий возраст, чтобы отдавать должное величественной даме, твердой, как кремень, с неуступчивым характером, которую даже глубокая старость не лишила жизненных сил. В семье она слыла героиней.

В семнадцать лет она вышла замуж за графа Анжело Морозини, ни разу его не видев и зная жениха только понаслышке, и прожила с ним всего полгода во взаимной страстной любви, которую разрушили австрийцы, бывшие тогда полновластными хозяевами Венеции. Они расстреляли ее обожаемого мужа и превратили юную женщину в жаждущую мести фурию.

Фелисия стала яростной бонапартисткой, укрылась во Франции, наладила связи с карбонариями, пытаясь устроить побег брата из грозной крепости Торо, глядящей на залив Морле. Она сражалась с оружием на баррикадах во время "Трех славных дней"[9], к безграничному восхищению художника Эжена Делакруа, который был в нее тайно влюблен. Уехала, избежав заключения в тюрьму при Луи-Филиппе, которого ненавидела. Она пыталась освободить из золоченой клетки австрийцев сына Наполеона, а потом преданно служила Наполеону III, будучи одновременно и его деятельным агентом, и украшением двора, когда изредка удостаивала его своим появлением в Тюильри или в Компьене.

Оставшись верной себе и своей любви к Франции, Фелисия пережила в Париже страшную осаду, так драматически завершившую царствование Наполеона III, получила рану и была на волосок от смерти. Ей было пятьдесят семь, ее спас врач одной знакомой семьи, который с истинной любовью выходил ее. И он же после того, как опасность миновала, привез ее в Венецию, где дедушка и бабушка Альдо встретили ее, как королеву. С этого дня, если не считать двух или трех поездок во Францию к своей подруге Гортензии де Лозарг, Фелисия не покидала дворца Морозини. Для Альдо она стала бабушкой, заменив родную, которая вскоре умерла. Мальчик обожал эту великолепную даму, сохранившую, несмотря на возраст, свою красоту, и перенял от нее вкус к опасным приключениям, которые так часто заставляли горько вздыхать жену Альдо – Лизу. Теперь Фелисия Орсини покоилась возле своего супруга на Сан-Микеле, острове мертвых, в часовне семьи Морозини, всегда полной цветов.

Когда Лиза заглянула в гостиную, чтобы сказать Альдо, что все готово к отъезду, он все еще стоял перед портретом Фелисии. Лиза тихонько подошла к нему и взяла под руку.

– Я так и не решила, кто из них красивее, – сказала она, взглянув на Изабеллу. – Нет сомнения, что в лице твоей мамы больше нежности, и на ее долю выпало больше счастья. Их жизни были такими разными!

– Характеры тоже. Фелисия была острой шпагой, готовой в любую минуту покинуть ножны, а мама – воплощением любви и ласки... И, как всегда, парадокс судьбы! Фелисия мирно закрыла глаза в окружении нашей любящей семьи, а мама не только умерла одна, но ее убили, и убийцей стал тоже член нашей семьи...

– К этой семье теперь принадлежу и я и горжусь этим, – проговорила Лиза. – А тебе пора выходить, если ты не хочешь опоздать на поезд. Альдо! Ты же едешь в Швейцарию, значит, наверняка навестишь папу?

Альдо рассмеялся, взглянул на Лизу и поцеловал ее.

– Ох уж эти женщины! Но тебе, моя дорогая, не узнать больше, чем ты знаешь, потому что не знаю и я, заеду в Цюрих или нет. – Если заеду, то ты приедешь ко мне, и мы благополучно вернемся вместе.

– Как это было бы чудесно! Просто идеально! Но на самом деле...

– Не продолжай! – И прибавил нараспев: – Если я заеду к Морицу, то позвоню, и ты приедешь. Если нет, приеду я! А теперь я убегаю, и не вздумай меня задерживать!

Больше всего Альдо не хотел сейчас разговоров с женой. Дело – если эту поездку можно было назвать делом – до крайности интриговало его. Разумеется, если бы его просил не Массариа, он бы никуда не поехал...

Но! Но демон авантюр если и дремал в Альдо, то всегда вполглаза! Он и вмешался.

"Ты прекрасно знаешь, что поехал бы. Не поехал, а помчался! – осуждающе проговорил суровый голос, который время от времени раздавался в душе Альдо. – Ты по-прежнему обожаешь тайны! И единственное, что тебе сейчас не по нраву, это отсутствие Адальбера!.."

– Не угодно ли помолчать! – тут же возмутился про себя Морозини. – Я, кажется, ничего у тебя не спрашивал!

Обиженный ангел-хранитель, приготовившийся было сопровождать Морозини, печально сложил крылья и вернулся дремать в теплый уголок возле камина. И дремать ему было тем уютнее, что он знал: он прав, как никогда!

* * *

Несмотря на снег, который засыпал все вокруг, Морозини добрался до Грансона всего за несколько часов без малейших затруднений. В Лозанне напротив вокзала он арендовал отличный автомобиль марки "Рено", почти такой же, даже по цвету, какой купил Адальбер для их перемещений между Парижем, Шиноном, Цюрихом и Лугано. Альдо часто водил его, так что и тут уверенно сел за руль и без помех проехал семьдесят километров, отделявших озеро Леман от Невшательского озера, в конце которого расположился Грансон.