Морис. Ну развлекаются крестьяне, как умеют. Немного беззаконной похоти. Немного невоздержанности, приукрашенной суеверием. Брашов мне надоел, скучный мещанский городишко. Давай сегодня окунемся в темные воды. Давай доставим себе удовольствие – посмотрим, что скрывается в тенях.

Разумеется, отказать Габриелю я не смог, обезоруженный его очаровательной улыбкой.

Нарядившись для похода на предполагаемую ярмарку порока настолько экстравагантно, насколько хватило смелости, мы покинули гостиницу (где хозяйка, несомненно, сейчас молилась о спасении наших душ) и зашагали в сторону «Забоданного оленя». Несмотря на темноту и такой холод, что изо рта валил пар, прогулка оказалась довольно приятной. Я шел по тихим улицам Брашова с этим удивительным человеком, чье капризное своеволие, недавно проявленное, не вызвало у меня ни раздражения, ни досады (которые непременно вскипели бы во мне, будь на его месте кто-нибудь другой), а вызвало лишь необычайное чувство снисхождения.

Даже сейчас, в первом пылу влюбленности, я со всей ясностью понимаю: развитие такой привязанности с моей стороны неизбежно приведет к тому, что я останусь в одиночестве, с разбитым сердцем.

Однако, как старый актер, я готов играть роль, написанную судьбой. Я всегда буду там, где прикажет сей незримый драматург, и покину сцену ровно в тот миг, когда он решит, что мне настало время уйти.

Чем дальше мы шли, тем более непритязательными, ветхими и бедными становились дома вокруг. Вдали от уютной городской площади и сумрачно-величественной Черной церкви атмосфера заметно изменилась. Пристальные взоры, обращенные на нас из густых теней, были откровенно враждебными. Обитатели этих кварталов казались людьми совсем другого разряда, чем наша добродушная хозяйка. Мужчины, стоявшие впривалку к стенам, смотрели на нас с завистью и презрением, а женщины устремляли тоскливые взгляды из-под набрякших век. Уныние, безнадежность и уродливая нищета царили здесь. Я бы с огромной радостью повернул обратно и возвратился на более безопасные улицы, но Габриэль шагал вперед с такой веселой решимостью, что у меня хватило ума даже и не предлагать пойти на попятный.

Достигнув наконец самого края города, мы увидели большое прямоугольное строение, сильно смахивающее на амбар. Перед ним стоял столб с потрескавшейся, выцветшей вывеской, что раскачивалась на холодном вечернем ветру. Позади смутно различалась полузаброшенная узкая дорога, исчезавшая в темном дремучем лесу. А дальше были только горы.

Из таверны доносился приглушенный гул разговоров и шум веселья. Но звуки эти навели меня на мысль не о веселом празднестве, а об осином гнезде, угрожающе гудящем при приближении человека.

Мы немного помедлили перед заведением, характер которого безошибочно угадывался уже по одному внешнему облику. На мгновение мне даже вообразилось, что Габриель готов совершить volte-face[16], что его небрежная бравада улетучилась перед лицом разлитой в воздухе угрозы. Но я ошибся. Он пристально вгляделся в густой мрак деревьев и, казалось, принюхался, словно зверь, почуявший опасность.

– Завораживает, правда? Темный, глухой, безмолвный.

– Ты про лес?

Он кивнул:

– Интересно, каково оно, вступить в это древнее лесное царство? Вольно блуждать среди дикой природы?

Я собирался ответить, что, вероятно, на деле все окажется гораздо менее романтично, чем представляется в мечтах, но внезапно где-то рядом раздался низкий горловой звук – рычание зверя, вне всякого сомнения.

Я придвинулся ближе к своему спутнику:

– Габриель?

Из темноты, бесшумно ступая, вышел крупный серый волк. Густая свалявшаяся шерсть. Горящие в ночи глаза. Раскрытая пасть с острыми желтыми клыками и длинные нити слюны, свисающие из нее. Объятый ледяным первобытным страхом, я оцепенел, не в силах ни пошевелиться, ни заговорить.

К моему ужасу, зверь снова зарычал, напружился и прыгнул. Я ничуть не усомнился, что он намерен загрызть нас обоих. В голове магниевой вспышкой мелькнула нелепая мысль: я должен был умереть в какой-нибудь лондонской тюрьме, а вовсе не в Трансильвании, не в такой дали от родины.

Однако в следующий миг произошло нечто удивительное. Габриель Шон выбросил вперед руку и резко крикнул:

– Нет! Не сегодня!

Это оказало на волка совершенно поразительное действие: уже летящий в прыжке, он вдруг словно бы врезался в некую незримую стену и упал на все четыре лапы, рыча от гнева и разочарования. После чего порысил прочь с таким пристыженным видом, будто только что претерпел необычайное унижение.

Я ошеломленно уставился на Габриеля, чье лицо сейчас блестело от испарины, и почти благоговейно выдохнул его имя.

– Что это было?

– Морис, дружище, понятия не имею. Я действовал инстинктивно – вероятно, хотел испугать или отвлечь зверя. Но такого результата и близко не ожидал.

Габриель дрожал всем телом, руки тряслись – оно и понятно, ведь мы только что чудом избежали смерти. Он снова улыбнулся – мне показалось, с облегчением, – и я сумел выдавить ответную улыбку.

– Ну что ж, – сказал мой спаситель, – полагаю, после такой встречи мы заслуживаем по меньшей мере глотка спиртного.

Не дожидаясь моего ответа и даже не оглядываясь, он направился к дверям таверны и вошел внутрь с целеустремленностью человека, жаждущего выпить. Я покорно поплелся за ним.

В силу моего разгульного образа жизни мне приходилось посещать притоны самого низкого, самого гнусного пошиба. Едва ли не с отрочества я был завсегдатаем особых секретных комнат, любителем постыдных, нечестивых удовольствий. И, будучи обладателем богатого опыта по части злачных мест, я испытал немалое разочарование, когда моим глазам предстала внутренность таверны.

Вопреки красочным заверениям нашей хозяйки, «Забоданный олень» выглядел обычной деревенской таверной, где собирается разный трудовой люд. Возможно, она была чуть грязнее нескольких подобного же рода заведений, расположенных в городском центре, но во всех прочих отношениях ничем от них не отличалась: грубые столы на козлах, смешанный запах пота, теплого пива и жареного мяса, устланный соломой пол, треск огня в камине. Более того, мы с Габриелем не вызвали никакого интереса у сидевшей там толпы пролетариев, которые едва подняли глаза от своих кружек при появлении двух модно одетых незнакомцев.

Гул разговоров ни на секунду не стал тише, и слабое любопытство, к нам проявленное, почти сразу угасло. При других обстоятельствах, в какой-нибудь менее зловещий вечер подобное безразличие чрезвычайно меня удивило бы. Сегодня же я просто порадовался очевидной заурядности таверны. Рядом с дверью был незанятый столик, и я с размаху сел на стул возле него. Габриель последовал моему примеру. Мы обменялись нервными усмешками, которые лучше всяких слов свидетельствовали о нашем душевном состоянии, и сидели молча, пока к нам не подошла подавальщица, грузная пожилая женщина во всем черном, как в трауре. Она вытирала потное лицо платком, грязнее которого я в жизни не видел.

По-английски она не говорила, только на родном языке. При