вокзала – белое, новое, с двумя башенками над входом – разбудило в Мите воспоминания. Отсюда уезжал на фронт, сюда же с него и вернулся. Казалось бы, совсем недавно, а будто в прошлой жизни. Площадь тогда была чёрно-серая из-за обилия шинелей. И Дмитрий в этой толпе стоял такой же чёрно-серый, неразличимый среди других.

Маги, помнится, отдельно от солдат теснились – растерянные, сердитые, одетые вразнобой. Они и ехали потом особняком, в мягких вагонах, в отличие от солдат, которых утрамбовали битком в эшелон, едущий на запад. Дмитрий вспомнил и обратный поезд: с почти пустыми пассажирскими вагонами и грузовыми, набитыми до отказа длинными ящиками.

Теперь на мирный уже вокзал снова приехала смерть. На обычной городской пролётке.

Место происшествия поразительным образом напоминало картину месячной давности у пассажа. Не общим сюжетом, но деталями. Снова девушка в странном наряде, выставленная словно напоказ, снова эта нарочитая поза.

Собравшихся-то ротозеев вроде убедили – мол, замёрзла барышня, расходитесь, нет тут ничего интересного. Но приехавший доктор Шталь смерть от охлаждения сразу отверг («Помилуйте! Минус три по Цельсию, а она в шубе!») и, погрузив труп в полицейский катафалк, Дмитрию шепнул: «Глаза».

Глаза у барышни и впрямь знакомо блестели. Мите это всё очень не понравилось.

Вскоре привезли Тефтельку. По случаю зимы и ввиду особой ценности лучшую розыскную собаку Москвы обмотали пуховым платком, и всё равно ищейка подрагивала всем телом, перебирала тонкими ногами и нервно поднимала острые уши. Ну, точь-в-точь породистая скаковая лошадка перед забегом.

– Давай, Тефтелька, работай, – сопровождающий собаку маленький ефрейтор подвёл её к кучерскому сиденью.

И Тефтелька дала.

Обнюхала потёртое сукно. Покружилась около пролётки. Вытянулась в стойку. Раздула большие коричневые ноздри. И рванула налево, чуть не выдернув поводок из рук своего спутника.

Митя помчал за ними. Сзади пыхтел Семён Осипович.

Бежали недолго. В переулке возле здания вокзала Тефтелька внезапно остановилась возле придорожной канавы и начала яростно отбрасывать лапами наваленное сверху сено. Митя бросился помогать. Под сеном на дне канавы обнаружились синий кучерский армяк и шапка.

– Ну же, Тефтелька, ищи дальше, – Митя ткнул шапкой в узкую пёсью морду. – Ищи!

Собака, принюхиваясь, забегала возле канавы. Метнулась на дорогу. Вернулась. Дёрнулась к сену. Чихнула. Потом села перед Дмитрием и растерянно заскулила.

* * *

«Да, хуже дурака только старательный дурак», – размышлял сыщик, глядя в бесхитростное лицо извозчика Ваньки. И тот, ещё пять минут назад стучавший кулаком себе в грудь с криками: «Всё видел! Всё расскажу!», под этим взглядом сник и бравурность свою подрастерял.

Вот что взять с такого «свидетеля»?

«В котором часу экипаж прибыл? – Так я приехал – он уже тута стоял».

«Как извозчик выглядел? – Да вседневно, как все кучера».

«Роста какого? – Обычного роста».

«Возраст? – А как у всех. Ни младой, ни старый».

«А как ты его видел, если позже приехал? – А… может статься и не видел. Авось попутал я? Как есть попутал. Не видел, вашбродь. Но барышню-то видел!».

Что ж, прекрасный, исчерпывающий опрос свидетеля преступления. Хоть в учебники ставь.

А преступник хорош, зараза. Митя снова вспомнил море солдатских шинелей. Хочешь потеряться в толпе – слейся с ней. Синий армяк, подбитый ватой, да меховая шапка – зимняя униформа московского извозчика. Их и сейчас таких одинаковых на площади десятки. Все неопределённого среднего возраста и роста, на один манер бородатые. Поди отличи одного от другого.

Знал. Точно знал, что уйдёт незамеченным. Оттого и «подарок» на виду оставил.

Настоящий владелец экипажа за номером «432» обнаружился на Неглинной, в кабаке с претенциозным названием «Париж». Отчего-то московские извозчики именно его почитали за место отдохновения. Сверху-то более-менее приличное заведение, а подземный этаж – дыра дырой. Но французские клошары, пожалуй, оценили бы.

Спустившись вниз, Митя едва не задохнулся от смрада – густой смеси табачного дыма, алкогольных паров, прелой плоти и кислой капусты. В дальнем закутке, под низким сводом, за столом спали вповалку четыре тела. Кто – откинувшись назад и пуская пузыри, кто – пристроив физиономию на тарелке с остатками закуски.

– Ваш – вон тот, с капустой в бороде, – указал на одного из собутыльников хозяин заведения, человек усталый и спокойный.

– И давно они так? – поинтересовался сыщик.

– Почитай со вчерашнего вечера. Как в восьмом часу сели, так и не вылезали. Именины отмечали. Ну, а мне что? Люди смирные, драк не учиняли, посуды не били. Гнать не стал, подумал, пусть проспятся.

Силами Горбунова нужного извозчика подняли, влили внутрь стакан огуречного рассола (без особого эффекта) и в статусе недвижимого имущества перевезли в арестантскую. Проспится – расскажет. Если есть, что рассказать. В последнем, однако, Митя сильно сомневался.

* * *

Не то чтобы Соня целенаправленно искала новые загадочные происшествия, но хроники в последний месяц просматривала очень тщательно. Прежде всего, ждала новых подробностей про историю со Снегурочкой. Но их, увы, не было. Ни строчки. А история не давала покоя.

– У тебя, Соня, неуёмная голова, – говорил, бывало, папа. – Словно в ней птичка сидит вроде попугая. Когда видит что-то интересное – начинает звонить в колокольчик. И звонит до тех пор, пока не удовлетворит своё любопытство.

Ну, пусть попугай. Не самая глупая птица, хоть и беспокойная.

Сегодняшняя заметка в газете вновь была со странностями. Снова найдено тело девушки. Снова в первый день месяца. Случайное или намеренное совпадение?

Соня цеплялась за отдельные фразы в скупом тексте: «около 20 лет», «хорошо одетая», «городская пролётка», «старинного фасона наряд», «уверяют, что смерть наступила в результате переохлаждения».

Воображаемый попугай наклонил голову, поднял лапку и аккуратно дотронулся до колокольчика: «Дзынь!».

Положительно, хорошо одетые девушки не носят старинных вещей. Это раз. Это даже Соне с её нелюбовью к модным нарядам очевидно. Кто наденет в 20 лет бабушкино платье? Разве что на костюмированный бал? Хорошо одетые девушки не замерзают в экипажах. Тем более, когда на улице чуть ниже нуля. Это два. А если и замерзают или чувствуют себя неладно, то зовут на помощь или чай пьют в тепле. Это три.

Не заметка, а набор несуразностей какой-то. Жаль, без фото.

С полицейскими разговаривать бесполезно, это Соня уже поняла. А как насчёт журналистов? Они, наверное, любят поболтать. Если всю жизнь расспрашиваешь других людей, может, и самому хочется выговориться? И лучше кому-то… своему. Простому человеку. Журналисты же простые люди?

Горничную Софья нашла за уборкой в малой гостиной. И, решив не вести долгих