– Вот уж спасибо.

– Не за что, монах. Тут – степи. Люди живут, как хотят, – и решают свои проблемы так, как хотят.

Ловчий кивнул:

– Именно поэтому ментор мой повторял, что в ста милях к западу от Амерты империя – всего лишь название. И всегда, когда он говорил так, кривился, словно от зубной боли.

Кайлеан пожала плечами.

– Тут – степи, – повторила она. – Милях в двадцати отсюда течет река, а за ней – се-кохландийцы. Полагаешь, кто-то станет здесь переживать из-за каких-то там запретов и приказов? Из-за какого-то там Кодекса или храмовых законов, если всякий день и ночь дом у тебя над головой может загореться? Человек спокойно едет навстречу, и вдруг – щелк, и пытается дышать горлом, пробитым стрелою. Маленькие девочки, выходя пасти гусей, берут с собой не вербовые ветки, а луки и дротики. Жрецам хочется, чтобы все было славно и красиво, словно в святых книгах. Бормочут они о Помётниках и о милости Владычицы, которую надобно еще заслужить. Но когда бандиты стреляют в твою семью, их рядом нету, – говорила она все быстрее, со все бо́льшим чувством. – Потому не рассказывай мне о каком-то там старике, что кривится при одной мысли о границе, потому что сидит он в городе, за стенами, спит под пуховой периной и знать не знает, каково оно – жить здесь, с кочевниками и бандитами под каждым кустом!

Ловчий приподнял руку в защищающемся жесте:

– Я ведь ничего не говорю, езжу вдоль границы достаточно долго, чтобы знать… реалии. Даже когда тут правил Храм, здешние места считались дикими и слабо цивилизованными. Масса полуоседлых кочевников и прочих племен. А когда пришел Меекхан – стало и того хуже. Меекханцы с запада, вессирийцы из-за гор, инуовы, лаферы, недобитки хеарисов и так далее. Всякий, кому тесно в родных землях, попадал сюда. И… Что тебя так смешит?

– Дурак, греющийся у огня, – сказала она, широко ощерившись. – О, Владычица, милосердная к убогим разумом… Ты и вправду ничего не понимаешь?

Мужчина смутился, явно обозленный.

– Я не верю, что ты слишком долго ездишь по степям, – продолжала она. – Иначе бы ты не говорил «когда здесь правил Храм» так свободно. Миновало триста лет со времени, когда империя поглотила земли Храма Лааль Сероволосой, но все равно остались здесь те, кто ярится от одного воспоминания о власти жрецов. И когда кто-то столь легко об этом говорит, то он просто напрашивается, чтобы ему подрезали подпругу.

– Не горло? – Ловчий был раздражен, на щеках его появился румянец.

Она усмехнулась еще шире:

– Подрезанная подпруга не кровавит, а когда на полном скаку седло съедет с конской спины, ты все равно не выживешь. Такое бывало. Не желаешь поспать?

Он зарумянился еще сильнее:

– Я не могу заснуть перед битвой. А ты?

– А я могу – разве что приходится ждать на краю Урочища, – скривилась она. – Не то чтобы приходилось мне делать такое слишком часто…

Некоторое время они молчали. Он всматривался в огонь, она выглаживала оселком кончик сабли.

– Тогда… – Он колебался. – Если простишь мне нескромный вопрос, что же ты здесь делаешь?

– Что я здесь делаю? А-а… в смысле, почему я гоняю по степям с саблей и луком в руках, вместо того чтобы где-то там вышивать белье для приданого? Я воспитывалась в горах, под Олекадами, выросла же здесь. Живу собственной жизнью и не тороплюсь рожать детишек какому-то вечно пьяному пастуху.

– Это мог бы быть вовсе не пастух.

– О, комплимент. И недурственный, – усмехнулась она. – В Йерте, похоже, вас учат не только размахивать священным мечом и бормотать экзорцизмы от имени Лааль Сероволосой.

Аредон казался возмущенным.

– Я не спешу, – проворчала она в пространство. – Я не… Нет, иначе. Если бы моя мать день за днем повторяла мне, что нужно выйти замуж и родить ей внуков, наверняка у меня их уже было бы двое, а то и четверо. Но удочерили меня фургонщики верданно, которые, полагаю, и сами не знали, как должны воспитывать… Научили меня махать саблей, позволили выбрать собственный путь, а он завел меня сюда, на границу Урочища и в компанию монаха, который не может уснуть и так мало знает о степях.

– А собственно, как… как…

– Как случилось, что меекханка чистой крови поселилась в верданнской кузнице?

– Да.

Кайлеан засмотрелась в огонь:

– Ты вспоминал что-то о борьбе добра и зла, монах, – начала она, помолчав. – Скажем так, мне тоже представилась возможность принять в ней участие, вот только зло – выиграло. Мое зло не было тварью из легендарных времен, отродьем Нежеланных. У моего зла наверняка имелись отцы и матери, друзья и любовницы. Оно родилось, училось плакать, смеяться, ходить, говорить, врать и ругаться. Наверняка носило оно имя и прозвище. Но это ничего не меняло.

Она прикрыла глаза.

– Я путешествовала с отцом, матерью и двумя братьями на юг. Собирались мы искать там счастья, лучшей судьбы. В горах мы держали небольшое государственное поле, выкармливали стадо коз, несколько овец. Помню, часто бывало холодно и голодно, а с юга, из степей, доходили слухи, что любой, кто поселится там, получит столько земли, сколько сумеет конно объехать за полдня. Оттого отец в конце одной из зим, когда пришлось нам есть хлеб из муки, приправленной желудями, собрал нас и отправился на юг. Как видно, можно быть меекханцем от деда-прадеда и мечтать поселиться меж варварами…

Она всматривалась в огонь, ища хоть какие-то эмоции, но эти воспоминания давно уж перестали причинять боль.

– Напали на нас бандиты. Не знаменитые, никакой там не Черный Хоссе или Вехир Убийца. Так, несколько головорезов, которые, полагаю, даже не надеялись на такое счастье. Мы как раз встали лагерем, когда они вынырнули из тьмы. Отец даже не успел потянуться за оружием – получил три стрелы. Братьев растоптали лошадьми. Мать пришпилили к земле копьем. Я… Я как раз отошла в кусты, по нужде. Смотрела на то, что происходит, присев с юбкой, поднятой чуть ли не до пупа. В задницу меня колола сухая травинка.

Лицо ее перекосила странная, страшная гримаса:

– Смешно, верно? Они убивали мою семью, а единственное, что я отчетливо помню, так это тот проклятущий стебелек, коловший мне зад. А они закончили быстро. Важны им были лишь деньги, кони и несколько наших ценных безделушек. Уехали они так же быстро, как и появились. Просто в ночь. А я… Я сидела там, в тех кустах, до самого рассвета. Потом я взяла лук, который они не нашли в темноте, и пошла за ними. Мне было тринадцать, и я думала лишь об одном. Найти их и убить. А они не спешили, ведь находились на своей земле… Владыки степи. Я их нашла днем позже, когда они собирались напасть на очередных путников. Не помню точно, что я сделала, они как раз въезжали в лагерь, а я начала кричать и стрелять. Вроде бы попала в предводителя разбойников, когда он собирался проткнуть копьем самого Анд’эверса. К луку у меня всегда был талант. Потом я потеряла сознание. Очнулась в фургоне. Так я и познакомилась с родом Калевенх.