Четыре страницы книги Гриббина «Кошки Шредингера, или В поисках реальности» заставляют моего ангела (свободную волю) и дьявола (необходимость) прийти к компромиссу. Каким чудом частичкам ведомы прошлые и будущие состояния космоса, каким образом они предчувствуют путь, намеченный для них наблюдателем, отравителем кошек Шредингера? Попадая в канал А, фотон активизирует яд, убивающий кота. Попадая в канал В, фотон минует отраву. Если фотон проходит одновременно через каналы А и В, кот оказывается мертвым и одновременно живым.

Подобный парадокс можно «…интерпретировать таким образом, что эмиттер продуцирует волну-«предложение», направленную к абсорберу. Абсорбер реагирует, посылая эмиттеру волну-«подтверждение». Обмен венчает «рукопожатие» в пространстве хронотопа. /…/ Момент, когда наблюдатель принимает решение, какой именно эксперимент будет произведен с каналом А или В, не имеет в этой ситуации значения. Наблюдатель устанавливает конфигурацию опытной системы, и на этой основе возникает обмен…»

Так что свободная воля существует, я могу поступить так или иначе, но мои действия известны заранее — с точки зрения Вселенной, где «мой мир» закончил свои «эксперименты» и обмены, став прошлым будущего. Малыш в нашем любовном эксперименте мог возникнуть когда угодно — достаточно попасть в нужный канал. Но «рукопожатию Вселенной», повторяющему эротическое объятие родителей, было уготовлено свое, уникальное мгновение.

У входа в музей покупаю розу и погружаю нос в лепестки, словно в кислородную маску. Едем дальше, в сторону Познани. Названия польских улиц Томас, Ягин приятель, выговорить не в состоянии. С немецкой педантичностью он описал ориентиры: третий светофор, поворот, потом направо, дорога заканчивается на поле подсолнухов.

У Яги огромный живот, ей уже вот-вот рожать. Я показываю свой (незаметный), и мы сразу находим общий язык. Кто сказал, что в Польше демографический кризис? Из трех девушек в этих цветущих подсолнухах — две с пузом. Осматриваем недавно снятый дом. Нераспакованные коробки — хозяева только переехали. На стенах — картины венесуэльца, который приехал из Америки вслед за Томасом. Коридор забит трансатлантическим багажом в запечатанных металлических ящиках. В кухне помешивает кисловатое сливовое варенье украинка Галя. Домашние прозвали ее Королевой Мармелада. Стащив по ложечке варенья, мы выходим в сад.

И оказываемся в самом жерле польской осени, окружившей переделанную в фазенду хату. Всем табором — домработницей, огромными псами, дочкой, перекрикивающимися по-испански парнями — по-царски заправляет Яга. «Сжимает» ноги, чтобы перенести ребенка с Девы на Весы. И это ей удается, как удается держать в руках весь этот балаган.

Беата раскачивается в гамаке. Мы рассказываем о своих приключениях с беременностью. Тошнота от дуновения ветра, перепады настроения и жизненный хаос: где жить, что дальше? В Сантьяго у Томаса была парикмахерская на самой богатой улице. Выдержит ли он в Польше, справится ли? А удастся ли мне пересадить Петушка обратно в Польшу?

Томас с Ягиной дочкой, венесуэльским индейцем и Королевой Мармелада набиваются в микроавтобус — едут за покупками. Из всей компании по-польски говорит только девочка.

— Хочу новый школьный ранец, — требует она решительно.

— Ja, el torrrnisterro, sehr gut[18], — записывает Томас.

Вечером уговариваю Беату забежать к моему знакомому, Л. Плутаем между Мокотовым и Урсиновым[19]в поисках ориентира — костела бернардинцев. Его нет. Звоним Л.

— Где костел?

— Погасили.

Костел поглотила темнота — на ночь освещение выключают.

Л. недавно купил квартиру в новом районе. Он пока один, соседей нет — кроме борделя, въехавшего самым первым. Хозяин после ареста мафиозной группировки испарился. Пустые новые кварталы, напротив кладбище. От могил улицу отделяет низкая насыпь. На это жилье Л., художник, потратил все свои сбережения. Пытаясь придумать, как бы выплатить очередную часть кредита, он стоял у окна и наблюдал за похоронами. Печальное зрелище и подсказало ему, как умершие могут помочь заработать живым: портреты в гробу!

Администрация кладбища продемонстрировала Л. ассортимент ангелочков, голубков и крестов. Портретов в гробу в Варшаве не делают. Если он даст образец, они выставят в витринах варшавских кладбищ — Повонзки, Вулька Венглова. Будучи профессионалом, Л. отправился в Вилянов[20]— поучиться технике сарматской погребальной живописи. Там его ожидало разочарование: портреты рисовали в спешке, не слишком заботясь о сходстве.

— Художники писали с покойника или ориентировались на более ранние изображения? — поинтересовался он у виляновского экскурсовода.

— Как они работали? — У специалистки по польскому барокко нет никаких сомнений. — На скорую руку: время поджимало, тело разлагалось. Чаще всего рисовали по фотографиям.

Из всей обстановки у Л. лишь кровать и компьютер. Пятьдесят пустых квадратных метров кажутся берлогой. Неужели Вселенная все-таки сжимается? И как это я выросла на сорока метрах — вместе с родителями и сестрой?

Л. — специалист по компьютерной графике. Беата расспрашивает его о всяких технических примочках. Новенькая квартира благоухает всеми оттенками лака, дерева, красок. Беата с Л. ничего не чувствуют, болтают себе о возможностях современного принтера — тысячи граней цвета. Выглядываю в приоткрытое окно мансарды. Сельский, почти кладбищенский покой варшавского центра. Осенний вечер сменился летней ночью, словно кто-то пролистнул странички календаря в обратную сторону. Тебя, Крошка, пока тоже окружает теплая, влажная темнота.

Где настоящая парная ночь, обрушивающаяся в грохочущие чернотой волны, так это над Индийским океаном. Ночь — женщина, смуглая индианка, сбрасывающая на закате дня свое сверкающее золотистым солнечным светом сари. Она распускает скользкие, скрывающие ее до пят пряди. Нагретое тело источает душный аромат благовоний, из кадила, спрятанного в волосах, пахнет тропиками.

Прошу поставить музыку. Лучше всего Моцарта (я вычитала, что он ускоряет развитие мозга). Аппаратура Л. похожа на элегантный самогонный аппарат — трубки, провода, котлы ламп. Высшего класса, на заказ, не какое-нибудь hi-fi…

«Пам-пам-парам-пам» — вместо фортепианного концерта звучит «Реквием». Что еще можно услышать в доме у кладбищенских ворот?

Из Варшавы отправляюсь в Лодзь.

— Хорошо выглядишь, глаза блестят, — встречает меня сестра. Ну все, сейчас догадается, в чем дело… Ничего подобного: домашние не обращают внимания на мои чудачества. Перестала пить чай, бросила вегетарианство? Что ж, вкусы меняются. Норовлю прилечь среди дня? Каждый имеет право на отдых. Племянник, правда, удивляется, что я больше не хватаю без спросу его ролики, как бывало раньше. Но он пошел в школу, так что занят более важными делами.