Что касается Ленина, то он, безусловно, был революционным романтиком: «кремлевским мечтателем» – по выражению Герберта Уэллса, «Лениным Ламанчским» – по выражению того же Сталина. Народ относил его к «большевикам». Это, однако, не мешало ему вполне прагматически пользоваться связями и деньгами из заграничных поступлений, добытых с помощью собратьев по эмиграции, использовать их самих и их методы – и сотрудничать с теми и другими, принимая то одну, то другую сторону. Что и позволило впоследствии и тем и другим прикрываться его именем, оправдывая свои противоположные по смыслу действия. Непростым человеком был Владимир Ильич.

Однако Ленин находился у власти недолго. И после его смерти борьба за власть между двумя группировками революционеров обострилась до крайней степени. Главным вопросом, вокруг которого шла эта борьба, был, конечно, вопрос о путях развития революции и страны, который вскоре преобразовался в знаменитый вопрос о возможности построения социализма в одной отдельной стране. Троцкий утверждал, что это невозможно. По мнению же Сталина, суть троцкистской концепции «перманентной революции» заключалась в ее презрении к русскому народу, в неверии в силы и способности российского пролетариата.

Что же бы случилось, если власть после смерти Ленина все же удалось бы захватить сторонникам Троцкого с ним во главе? Многие историки считают, что это было вполне возможно. Культ личности Троцкого начали раздувать намного раньше сталинского. Так, последний салют Ленину отдал поднявшийся по Неве миноносец «Троцкий», портреты Троцкого висели на каждом углу. В 1922 году Гатчину назвали Троцком (хотя Петроград еще не был Ленинградом), а на книжных лотках лежали брошюрки, где Троцкого называли «экстрактом революции» и ее «душой». Однако на почве неприязни к Троцкому тогда объединилось большинство членов Политбюро, и это не удивительно. Троцкому удалось испортить отношения почти со всеми: «экстракт революции» презирал людей и не считал нужным это скрывать.

Особенно он презирал Россию и ее самый многочисленный класс – крестьянство, так что, видимо, при его власти со страной произошло бы нечто страшное, по сравнению с чем ужасы «сталинского ГУЛАГа» могли бы показаться райской жизнью. В лучшем случае, было бы то же, что и сейчас, когда в результате «перестройки» его духовные наследники, по давней исторической традиции называющие себя демократами и либералами, сумели-таки захватить власть в стране и превратили-таки её в территорию узаконенной добычи и сырьевой придаток Запада.

Но тогда, в 20–30-е годы прошлого века, Сталину удалось их переиграть. Каким образом?

Много, много раз уже писалось и говорилось, что Россия – страна идеократическая, что только высший смысл может поднять ее на подвиги и великие свершения, заставить сделать немыслимое. Именно такое отношение к ней как к стране – «носительнице огромной идеи мирового счастья, священной родины социализма», воплощения идеи социальной справедливости – и стало тем секретом, той «военной тайной», которая сплотила народ вокруг Сталина, которая возбуждала невиданный энтузиазм народа, позволивший России в считанные годы превратиться в великую державу, победить страшного врага в мировой войне, вырваться в космос. Эта «военная тайна» была, как ни странно, известна невозвращенцу Дмитриевскому, но недоступна Троцкому и его апологетам, Россию презиравшим.

Молодежь, о которой писал Дмитриевский, молодежь, рожденная революцией, чьими умами овладела эта великая идея, и стала движущей силой всех послереволюционных преобразований – от борьбы с «религиозными пережитками» до строительства новых заводов и фабрик, преобразований на социалистических началах сельского хозяйства, освоения новой техники.

На самом деле, так происходит всегда – молодежь становится движущей силой всех революционных преобразований, так как она более пассионарна, легка на подъем, ее всегда влекут новые идеи. Причем чем более велик масштаб, тем более привлекательна идея. Здесь же масштаб был поистине грандиозен – указать человечеству путь к счастью! За такую идеею и жизнь отдать не жаль – ни свою, ни чужую. И отдавали, и не жалели тех, кто этой великой и прекрасной идее по каким-то причинам сопротивлялся, выступал против преобразования страны и общества с оружием в руках или другими, как считала эта молодежь, более хитрыми и коварными методами, вроде саботажа индустриализации или сопротивления коллективизации.

Конечно же, эта революционная молодежь не могла не объединяться. Еще в 1917 году, сразу после февральской революции, в разных городах начали создаваться молодежные организации социалистической ориентации. Например, в Петрограде организационно оформился ориентирующийся на большевиков Социалистический союз рабочей молодёжи (ССРМ). В 1918 году эти организации объединились в одну общероссийскую – Российский коммунистический союз молодёжи – комсомол.

«Мемуары многих комсомольцев первого поколения дают (помогают) нам понять, что сначала эта организация была невероятно привлекательной для молодежи. Одни шли (поступали) в комсомол по чисто идеологическим убеждениям потому, что действительно хотели непосредственно участвовать в борьбе за «светлое будущее». Для других комсомол открывал новые горизонты: работу и возможность для продвижения по службе, участие в общественной деятельности. Чем более тяжелой была борьба за новую жизнь, тем больше молодежь тянулась к комсомолу – во время гражданской войны число членов этой организации выросло с 22 тыс. в 1918 г. до 400 тыс. за 1920 г., а в период НЭПа в 1922 г. было всего 247 тыс. членов комсомола. Тем не менее в течение 20-х годов комсомольская молодежь активно участвовала во всех «задачах дня» – особенно активными они были в кампании ликвидации неграмотности, борьбе с религиозными предрассудками и за коллективизацию в деревнях. Когда началась первая пятилетка, в ее первых рядах опять же была молодежь. Миллионы молодых людей добровольно уехали на грандиозные стройки сталинских времен, веря в то, что они действительно построят новое социалистическое общество». (Лекция доктора Хилари Пилкингтон в Ульяновском филиале МГУ для студентов-социологов. 1995 г.)

В то, что страна строит новое справедливое социалистическое общество, верила не только молодежь. Этой верой был объят весь народ. А. С. Макаренко в своей книге «Педагогическая поэма» рассказывает, как он с несколькими педагогами, отнюдь не коммунистами, тем не менее, нисколько не сомневающимися в идеалах революции, в 1920 году начинал работу в колонии малолетних преступников. Между прочим, и сам Макаренко коммунистом не был.

Залогом успеха им служила только эта их вера и желание сделать настоящих, новых людей из бывших воришек, «шестерок» при бандах, на что, с их пороками и криминальным прошлым, вроде бы и надеяться не приходилось. Однако уже через два года колония действительно стала образцовым педагогическим заведением, а ее воспитанники – столь же убежденными в правильности революционных, большевистских идей, творческими и инициативными личностями.

Поистине, вера города берет. И не только города, но и души. Причем тут вера была взаимной – Макаренко верил, что его воспитанники станут настоящими, порядочными, образованными и сознательными людьми, строителями новой жизни, а они верили ему, своему воспитателю и моральному лидеру, который жил с ним одной жизнью, ходил в такой же рваной одежде, ел тот же «кондер». Он мог быть жестким и суровым, мог, доведенный до предела, даже ударить, и все же он был справедлив, был выше их нравственно и несравнимо образованнее. Но самое главное – они видели, что он живет и работает для них, для того, чтобы сделать их самих и их жизнь лучше, богаче, чище, сделать ее качественно другой. И верили, что он знает, как этого добиться.