Странно: на секунду мне почудилось, что он строит из велосипедов крепость. Такую крепость, какие обычно строят именно дети. Отличие состоит в том, что этот несчастный — не ребенок. Но тогда зачем строить крепость? По-моему, ответ ясен: чтобы переночевать в ней.

Кораблик Ингеборг причалил. Должно быть, она шагает сейчас в направлении гостиницы; я представляю ее чистую кожу, ее прохладные и душистые волосы, ее решительную поступь, нарушающую тишину старого квартала. Еще немного, и станет совсем темно.

Хранитель велосипедов продолжает составлять свою звезду. Не могу понять, как это до сих пор никто не обратил внимания на его сооружение; эти велосипеды выглядят как самая захудалая лачуга и портят все очарование пляжа; хотя предполагаю, бедняга тут ни при чем, и, возможно, такое впечатление, будто посреди пляжа торчит какая-то развалюха, возникает только с этой точки. Неужели с Приморского бульвара все выглядит иначе и потому никто не замечает беспорядка, создаваемого на пляже этими велосипедами?

Я запер балкон. Почему Ингеборг так задерживается?

Мне нужно написать об очень многих вещах. Я познакомился с Горелым. Попытаюсь суммировать все происшедшее в последние часы.

Ингеборг вернулась вчера вечером сияющая и в хорошем настроении. Прогулка получилась очень удачной, и нам не понадобилось ничего говорить друг другу: примирение состоялось само собой, естественно, что было особенно приятно. Мы поужинали в гостинице, а потом встретились с Ханной и Чарли в баре неподалеку от Приморского бульвара, который называется «Андалузский уголок». В глубине души я предпочел бы провести остаток ночи наедине с Ингеборг, но не стал отказываться, дабы не нарушить только что восстановленный между нами мир.

Чарли выглядел радостным и возбужденным, и я быстро понял, в чем дело: в этот вечер по телевизору показывали матч по футболу между сборными Германии и Испании, и он хотел, чтобы мы вчетвером посмотрели его в баре, среди многочисленных испанцев, дожидавшихся начала встречи. Когда я заметил, что нам было бы гораздо удобнее расположиться в гостинице, он возразил, что это совсем другое дело; в гостинице почти наверняка мы находились бы в компании одних немцев; в баре же нас будут окружать «противники», что усилит наши эмоции. Ханна с Ингеборг неожиданно встали на его сторону.

Я не был согласен, но не стал настаивать, и вскоре мы покинули террасу и переместились поближе к телевизору.

Там-то мы и познакомились с Волком и Ягненком. Такие у них были прозвища.

Я не стану описывать, как выглядел «Андалузский уголок» изнутри, скажу только, что там было просторно, что там ужасно пахло и что одного беглого взгляда хватило, чтобы подтвердить мои опасения: мы были здесь единственные иностранцы.

Публика, своевольно рассевшаяся полукругом перед телевизором, состояла главным образом из молодежи, в большинстве своем мужского пола, по виду — рабочих, только что закончивших свой трудовой день и еще не успевших принять душ. Зимой, конечно, в этом не было бы ничего особенного, летом же находиться здесь было не слишком приятно.

Разница между нами и ими усугублялась еще и тем, что они, похоже, знали друг друга с раннего детства, что и демонстрировали, похлопывая соседей по спине, перекрикиваясь из разных уголков бара, обмениваясь шутками, звучавшими все громче и громче. Вообще шум с непривычки оглушал. Все столики были уставлены пивными бутылками. Несколько человек играли в старенький настольный футбол, и резкие металлические щелчки пробивались сквозь всеобщий гам, словно выстрелы вольных стрелков во время решающей битвы сквозь лязганье мечей и сабель. Было очевидно, что наше присутствие породило ожидания, не имевшие или почти не имевшие ничего общего с футбольным матчем. Тайные и не слишком тайные взгляды были прикованы к Ингеборг и Ханне, которые по контрасту, о чем можно даже и не говорить, казались принцессами из волшебных сказок, особенно Ингеборг.

Чарли был вне себя от счастья. В сущности, это была его атмосфера, он обожал шумное веселье, низкопробные шутки, воздух, пропитанный дымом и тошнотворными запахами, а если к тому же мог посмотреть игру нашей сборной, то чего еще желать. Но нет в мире совершенства. В тот самый момент, когда нам принесли четыре сангрии, мы выяснили, что немецкая команда — это сборная Восточной Германии. Чарли словно обухом ударили по голове, и с этого мгновения его настроение начало с каждым разом все больше меняться. Сперва он хотел немедленно уйти. Через некоторое время я получил возможность удостовериться, что его страхи, без преувеличения, были огромны и нелепы. Например, он боялся, что испанцы примут нас за восточных немцев.

В конце концов мы договорились уйти, как только нам принесут счет за сангрию. Остается сказать, что мы совершенно не следили за ходом матча, а только пили да смеялись. И вот тогда-то Волк с Ягненком и подсели к нашему столику.

Как это произошло, не могу сказать. Просто, безо всяких извинений, сели рядом и сразу завели разговор. Оба знали несколько английских слов, чего с любой точки зрения было недостаточно, хотя они и пытались возместить нехватку лингвистических знаний богатством мимики. Вначале разговор крутился вокруг вечных общих мест (работа, климат, зарплата и тому подобное), и я выступал в роли переводчика. Они были, если я правильно понял, прирожденными гидами, гидами по призванию, но наверняка это говорилось в шутку. Позднее, по мере того как сгущалась ночь и непринужденность в беседе все больше возрастала, к моим знаниям прибегали только в самые трудные моменты. Поистине алкоголь творит чудеса.

Из «Андалузского уголка» мы всей компанией на машине Чарли отправились в другую дискотеку, на сей раз за город, в совершенно пустынное место неподалеку от Барселонского шоссе. Цены там были гораздо ниже, чем в туристической зоне, публика в основном состояла из людей, подобных нашим новым знакомым, обстановка царила праздничная, способствуя завязыванию знакомств, хотя и с оттенком чего-то темного и сомнительного, что встречается только в Испании, но, как ни странно, не вызывает недоверия. Чарли, как всегда, не замедлил напиться. В какой-то момент, непонятно каким образом, мы узнали, что восточногерманская сборная проиграла со счетом ноль — два. Я вспоминаю об этом со странным чувством, поскольку футбол меня совершенно не интересует, и тем не менее я воспринял результат матча как какой-то поворот в ночи, словно начиная с этого момента веселье на дискотеке могло обернуться чем-то иным, каким-то жутким спектаклем.

Вернулись мы в четыре утра. Машину вел один из испанцев, поскольку Чарли всю дорогу блевал, высунув голову в окошко. Состояние его действительно было просто плачевно. Когда мы добрались до гостиницы, он отвел меня в сторонку и принялся рыдать. Ингеборг, Ханна и оба испанца с любопытством наблюдали за нами, хотя я делал знаки, чтобы они отошли подальше. Постоянно икая, Чарли признался, что боится умереть; в целом его речь была крайне неразборчива, хотя все же мне удалось выяснить, что у него нет никаких оснований для подобных опасений. Затем, без всякого перехода, он начал хохотать и пытался боксировать с Ягненком. Тот был гораздо ниже его ростом и куда более щуплый, а потому ограничивался тем, что лишь увертывался от ударов. Чарли же был настолько пьян, что в конце концов потерял равновесие, а может нарочно, упал. Мы бросились его поднимать, и кто-то из испанцев предложил выпить кофе в «Андалузском уголке».