Ну а если Бог Христа все-таки к себе в рай взял, то в чем тогда его, Христа, подвиг, когда он ожил и в рай улетел, а остальные люди остались на Земле мучиться? Да и главного-то Христос не сделал: не избавил он людей от их грехов, хоть и обещал. Все грехи при людях как были, так и остались. И уж те, которые Судного дня ждали, давным-давно померли, а обещанного второго пришествия так и не дождались. Да и чего ждать-то? Суда, что ли? Не велика радость. Интересно другое: почему это Христос при всей своей великой любви к людям прийти к ним не торопится? Может быть, не показались они ему? Вот если бы он не к евреям, а к нам, русским, попал, – думал старик, – то мы бы ему больше понравились. У нас человека, который, как он в Канне Галилейской, воду в вино превращает, на руках носят, а не распинают, как некоторые. Повздыхал старик, перекрестился и закрыл Евангелие… Впрочем, одну полезную мысль он из него для себя все-таки вынес. Чтобы прийти к этой мысли, он фразу «Возлюби ближнего своего, как самого себя» переделал. «Возлюби себя, как своего ближнего, – сказал он себе, – тогда и помирать не страшно будет. Ведь все там будем. Других-то мы не особенно жалеем, чего же жалеть себя?»

Разочаровавшись в иудаизме и христианстве, обратил он тогда взор свой к исламу. В Коране ему сразу понравились лозунги типа: «Если кто не верует в знамя Аллаха, то ведь Аллах быстр в расчете», «Поистине Аллах силен в наказании», «Сражайтесь с теми, кто не верует в Аллаха», «Тех, которые не веруют в знамя Аллаха, обрадуй мучительным наказанием», или «Поистине неверующие для вас явные враги!». Как-то все это близко, по-нашенски, звучало для старика. Заинтересовало его и поучение Аллаха о необходимости битья непокорных жен и мытья перед молитвой лица и рук после посещения нужника и прикосновения к женщине. «Чистота – залог здоровья» – вспомнил он с детства знакомый лозунг. Ничего не имел он и против того в Коране, что никаких сыновей у Бога нет, а есть только рабы. «Действительно, – думал старик, – зачем было Богу с какой-то еврейкой связываться, когда он мог детей из глины делать?»

Но постепенно, по мере чтения Корана, в душу старика снова стали закрадываться сомнения. Его смутило, например, такое наставление Аллаха: «О вы, которые уверовали! Не берите иудеев и христиан друзьями: они – друзья один другому. А если кто из вас берет их себе в друзья, тот и сам из них». И это говорил Аллах, который сам же дал евреям Тору, а христианам Евангелие. А вообще, думал старик, хитро придумано: раз всемогущий, значит, и Библию создал, и Иисуса с Марией наставил на путь истинный. Почему только он своим мусульманам Коран на семь веков после Евангелия дал? Что тянул, чего ждал? Этак теперь любой, кто новую религию откроет, скажет, что это его бог создал и Тору, и Евангелие, и Коран. Останется только всякие истории из Библии переписать на свой лад, как это в Коране сделано: и про Ноев ковчег, и про Иосифа с братьями, и пр., и готово – новое учение.

Но окончательное разочарование в исламе к старику пришло позже, после того, как он за пропаганду солженицынских произведений был сослан на Крайний Север, к чукчам, якутам или самоедам. Им он тогда ислам и стал проповедовать. Самым трудным для миссионера любого противоалкогольного учения в России является удержание паствы от пьянства. Шаманы, православные и коммунисты всегда совмещали борьбу с пьянством и распространение спиртного. Совмещать несовместимое было их призванием. При всех трудностях северного завоза «старшие братья» не забывали вместе с брошюрами о вреде алкоголя завозить спиртное. В конце лета бутылки с водкой и спиртом чукчи разбрасывали по тундре. Бутылки тонули в белом пушистом снегу и всю зиму в нем хранились, как в холодильнике, а летом, когда снег оттаивал и оседал, горлышки их день и ночь сверкали на солнце. Старик, стараясь отучить чукчей от пьянства, грозил им огнем, то есть адом, но чукчи его не боялись. Они знали, что под ними вечная мерзлота, и продолжали пьянствовать. Совершенно неожиданно возникла для старика еще одна проблема: в стойбище не хватало женщин для гаремов. Выйти из положения помогла борьба с тунеядцами на Большой земле. Чукчи стали привозить в свои яранги женщин и девиц, высланных из столиц и больших городов за легкое поведение. В ярангах стало тесно, но весело. К тому же новые жены научили старых таким штукам, что у тех даже глаза из узких стали круглыми.

Весной в поселке старик организовал поголовное обрезание мужской части населения. Чукчи против этого не возражали, так как каждому в виде обезболивающего выдавалась бутылка спирта. Когда же пришла зима и ударили морозы в шестьдесят градусов, в поселке началась тихая паника. Не прикрытые кожей головки половых членов стали замерзать и отваливаться. Пока местные женщины додумались шить наконечники из оленьей кожи, половина мужчин утратила свои детородные органы. Местные жители на своем сходе решили утопить старика в Северном Ледовитом океане. Поймать его и лишить жизни поручили двум самым отчаянным: Яну Паплью и Выквырвартыргыргиру. Те весь день не спали, выслеживая старика. Но каким-то чудом тому все-таки удалось бежать из поселка на вертолете, вместе с каким-то начальником в Сыктывкар. Оттуда добрался он аж до Минеральных Вод, где с иронией отметил для себя, что никогда еще в жизни не был так близок к Провалу (есть там место с таким названием), как здесь, в Кисловодске. И действительно, его снова поймали и на этот раз посадили, чтоб из ссылок не бегал.

В тюрьме старик окончательно разочаровался в религии и вывел для себя новый «категорический императив» в духе Евангелия: возлюби себя так, как любишь ближнего своего. Много, конечно, с ним не наживешь, зато умирать будет не страшно.

Выйдя через три года на свободу, он бросил все свои искания и запил горькую.

Ни настоящего, ни будущего у него теперь не имелось, одно прошлое, то прошлое, в котором он не был ни борцом за идею, ни проповедником, а только простым советским человеком. В него-то, в это прошлое, он и ушел вместе со всей своей лохматой седой головой. И как раз сегодня из этого прошлого вернулся, правда ненадолго. Когда я спросил его, почему у него такой запущенный вид, он, утерев грязным кулаком набежавшую слезу, сказал, что справку об освобождении те милиционеры посчитали фальшивой, заподозрили его в шпионаже и чуть было не отправили опять в Сибирь. Когда же я поведал ему о своих планах, он почесал о скамейку спину и сказал, что не советует мне углубляться в прошлое дальше перестройки, пока не обзаведусь надежными документами, а кроме того, дал мне несколько полезных советов на тот случай, если мне все-таки удастся оказаться в прошедшем времени.

Советы были такие: не бери с собой ничего лишнего. Ведь в прошлом ты был здоровее и выносливее, чем теперь, и наверняка обойдешься без всего того барахла, которым оброс за прожитые годы. Главное – больше смотри, слушай, запоминай и постарайся забыть нанесенные тебе когда-то обиды. Помни, что человек, обидевший тебя или твоих близких, в то далекое время ни тебе, ни им еще ничего плохого не сделал и твоя неприязнь к нему будет выглядеть беспричинной, а значит, несправедливой и нанесет ему незаслуженную обиду, после которой его проступок перед тобой получит свое оправдание.

«Усвой, – говорил мне старик, – еще одну простую вещь: возвращаясь из прошлого, ты ничего ценного захватить с собой не сможешь, все отнимает таможня из архангелов, поэтому постарайся не думать о пустяках – пропавших когда-то игрушках, книжках, фотографиях, бабушкиных серебряных ложках и прочем барахле, а сам постарайся оставить в прошлом как можно больше хорошего. Это не пропадет. Все к тебе вернется. Самому легче станет. Не веришь? Вспомнишь мои слова. Что нас мучает больше всего, – хрипел старик, дыша перегаром, – так это вина перед покойниками. Им ведь ничего не объяснишь, прощения у них не попросишь. Твоя вина перед ними так за тобою и ходит, как голодная собака. Чтоб ей… И последнее, – склонив на грудь лохматую голову, сказал старик, – бойся попасть в страну „вылетевших воробьев“ и „черной неблагодарности“. Попав туда, ты никогда не сможешь вернуться домой…»