Тем не менее, из всей той кучи мусора, которую представляли собой его знания, можно было выделить крупицы истины, которые подтверждались имеющимися историческими артефактами.

— Итак, что мы имеем?

Марсель раскрыл блокнот и принялся записывать все, что могло ему пригодиться во время предстоящей встречи. Разница между славянским и григорианским календарями составляла пять тысяч пятьсот восемь лет, значит, сейчас шел девятьсот восемьдесят восьмой. Почему он раньше не вспомнил об этой знаменательной дате? Уж кому-кому, а ему-то следовало обратить внимание на это. Кирилл не скажет Владимиру ничего особенного — так, общие слова. Значит, должна быть еще какая-то причина, по которой князь предпочтет греческое православие остальным конфессиям. Официальная наука не давала на этот вопрос однозначного ответа. Вроде бы Владимир намеревался таким образом объединить всех славян, мол, обновленный языческий пантеон не сработал, так, может, с этим получится. Однако ученый уже не был уверен в том, что именно эта причина стала основной. За тот год, что Марсель прожил среди этих людей, он не заметил ни единого намека на раскол внутри общества. Далекие предки, поклонявшиеся разным богам, были гораздо более сплоченными, чем его современники, носящие на груди крест. Впрочем, он мог и ошибаться — политология никогда не была его любимым предметом.

Оставался открытым вопрос о том, кем вообще был этот Кирилл, который в исторических источниках фигурировал как «философ». Как только ему удастся разобраться в этом, тут же станет ясно, как вести себя с ним. Представив себе ситуацию, которая подтвердила бы догадки некоторых ученых теоретиков о том, что начало крещения Руси якобы началось задолго до Владимира, Марсель ухмыльнулся. А что? Встать перед ним в третью позицию и представиться: так, мол, и так, я из будущего к вам явился, там все не то чтобы плохо, но как-то не очень. Может быть, покумекаем вместе и придумаем, как все изменить?

— Эй, старик, о чем ты? — историк одернул себя. — Может быть, этот византиец вообще не захочет с тобой говорить. Приедет, поест-попьет — и на боковую. А утром его и след простынет.

Внезапно ему в голову пришла дерзкая мысль, и он даже зажал себе рот рукой, словно боялся, что кто-то услышит его мысли. Глядя прямо перед собой, он некоторое время бесшумно шевелил губами, а потом вскочил на ноги и принялся мерять комнату шагами. Поведение ученого объяснялось легко: он вдруг осознал, какая власть оказалась в его руках. Ведь, если подумать, он мог изменить судьбу целого народа. Какой бы она была, если бы славяне в свое время предпочли иную религию? Не христианство, не ислам, не иудаизм, а свое, исконное? Представив себе капища Сварога и Макоши в реалиях двадцать первого века, историк даже зажмурился от удовольствия. Кто знает, возможно, тогда все пошло бы совсем иначе?

Стоп, в очередной раз остановил себя Марсель. Иначе не значит лучше. Никто не давал ему права на проведение таких опасных экспериментов. К тому же он совсем не был уверен в том, что, внеся подобные изменения в историю человечества, он сам не исчезнет вместе с православием на Руси. Да и будет ли она — Русь? Не факт.

Нет, сказал себе мужчина. По какой бы причине он ни попал сюда, ему следовало относиться к своей миссии ответственно. Даже если все произошло по нелепому стечению обстоятельств, он все еще оставался разумным человеком, а не ребенком, который, высунув язык, тянется руками к оголенным проводам только для того чтобы посмотреть, что будет дальше.

— Баламошка! Ты дома?

Наверное, он так увлекся этим внутренним диалогом с самим собой, что не услышал, как Курьян звал его. Во всяком случае, раньше он никогда не позволял себе заявляться вот так, без приглашения. Несмотря на дружеские отношения, которые почти сразу установились между ними, мужик почему-то всегда был очень предупредительным по отношению к нему, иногда даже чересчур. Эта его черта долго была непонятна Марселю, и однажды он даже задал этот вопрос приятелю.

— А чего это ты ко всем без приглашения вламываешься, а меня каждый раз зовешь из-за калитки? Боишься, что ли?

— Не то чтобы боюсь, — Курьян отчего-то замялся.

— А что тогда?

— Не знаю, как сказать, чтобы не обидеть тебя.

— Говори, как есть. Это самое верное.

— Ладно. Ты не такой, другой. Не чужой, но другой. Трудно объяснить.

— И что же во мне не так? — удивился Марсель.

— Да все.

— Ну, допустим. И что, из-за этого ты стесняешься ко мне в дом зайти?

— Ты будешь смеяться, друг, но — да, стесняюсь. Как девка перед первой брачной ночью.

Решившись, наконец, на такое признание, мужик вздохнул с облегчением и расхохотался, и Марсель, не сдержавшись, присоединился к нему. Этот разговор так и остался между ними, но, несмотря на это, Курьян не стал менять своих традиций и каждый раз продолжал звать друга, пока тот не выглядывал в окошко или не выходил на крыльцо. Только после этого гость решался войти. Должно было произойти что-то невероятно важное, чтобы упрямец изменил своим привычкам.

— Курьян? — историк окинул взглядом нежданного посетителя, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, и только после этого поинтересовался причинами вторжения. — Случилось что?

— Ничего такого. Но у меня к тебе просьба.

— Такая, что ты не мог подождать? Ну, говори, раз так.

— Не встречайся ты с этим греком, или как его там называют. У меня предчувствие плохое.

— Вот тебе раз. С чего бы это вдруг у тебя — и предчувствия?

Марсель был одновременно удивлен и не на шутку обеспокоен таким заявлением. Что могло заставить Курьяна, который никогда не был суеверным, вспомнить о такой невесомой субстанции как предчувствие?

— Расскажи-ка мне поподробнее о том, что это вдруг взбрело тебе в голову, — Марсель решил, что прежде чем давать ответ, он просто обязан был хотя бы выслушать своего друга.

— Не поверишь, но после того как ты ушел, как-то мне стало неспокойно, хотя Михайло с остальными мужиками вроде бы остались довольны твоими словами.

— Так не ходи никуда и ничем не занимайся, авось, пройдет. Что тебя беспокоит? Поведай уж, наконец, не томи.

— А вот что. Большие перемены идут, это все чувствуют. Ты думаешь, мы не понимаем, зачем Владимир новых богов на престол возвел? Дело ясное — человеку мало повелевать своей дружиной, он хочет всеми управлять.

— Разве это не так?

— Как тебе сказать… Вроде бы и так, да не совсем. Сегодня один князь, а завтра — другой. И каждый правит по-своему.

— Может быть, это и не плохо вовсе? — Марсель грустно усмехнулся — его собеседник говорил вполне разумно.

— Может быть, и так. Однако одно дело, когда человек приходит к тебе и говорит, мол, так и так, хочу объединить всех под своей властью, чтобы оградить вас от врагов со стороны. Будете жить со мной в мире и достатке. Таким разговорам мы всегда рады. Но ведь князь поступает иначе. Играет с нами, будто мы дети малые. Понавтыкал истуканов, думал, наверное, что это на нас подействует. Но наши боги и не такое видывали, ничего, переживут. Выходит, не получилось у него ничего. Теперь, думается мне, он новую пакость какую-то затеял. Я слышал кое-что о греках и их боге. Говорят, там свободой и не пахнет. К тому же многие здесь помнят покойного князя Аскольда, который тоже был из этих. А Владимир — он посерьезнее Аскольда будет. Настырный князь, молодой, горячий. Ох, боюсь я, что добром это не закончится.