Подводя итог, скажу: «панический» человек не прячется за другими персонажами, а пытается найти собственный способ самовыражения. Он не хочет быть лживым эксгибиционистом, он – поэт в состоянии транса, и когда мы говорим «поэт», мы имеем в виду не застольного рифмоплета, а гиганта мысли – творца.

Как вы воплощали этот манифест?

Я стал творить театральное действо, радикально отличающееся от всего, что было раньше. Зрители-актеры в нем должны были играть свою собственную драму, используя сокровенное внутреннее знание. Так начался для меня священный и почти исцеляющий театр. Очень быстро я обнаружил, что хотя мне удалось сильно поколебать традиционную форму, пространство и отношения между зрителями и актерами, мои изменения не коснулись времени. Я все еще цеплялся за идею, что спектакль должен быть отрепетирован и сыгран бесчисленное количество раз. В США только-только возникла концепция хэппенинга, а я у себя в Мексике уже изобрел то, что назвал эфемерной паникой. Суть заключалась в том, чтобы подготовить спектакль, который будет сыгран только один раз. В нем следовало использовать недолговечный реквизит: дым, фрукты, желатин, живых животных, а само действо должно было быть таким, чтобы его ни при каких условиях нельзя было повторить. В общем, я хотел, чтобы театр не пытался больше ловить и фиксировать, чтобы перестал тяготеть к неподвижности и смерти, а вернулся бы к тому, чем он был когда-то, к мимолетности, недолговечности, к уникальности и неповторимости каждого мгновения. Именно такой театр подобен жизни, ибо в жизни, как говорил Гераклит, никто не может дважды войти в одну и ту же реку. Поставить такое действо означает довести театр до грани, до пароксизма, до пика театральности.

И благодаря этим хэппенингам я словно бы заново изобрел театр и его терапевтический потенциал.

Как вы готовили свои хэппенинги? Из каких ингредиентов?

Для начала я выбирал место, это могло быть все что угодно, кроме театра. Например, Академия художеств, психиатрическая лечебница, санаторий, школа для людей с синдромом Дауна… Выбирал место и проводил там представления.

И вам разрешали устраивать панику в этих местах?

О да! Это-то и чудесно в Мексике! Там не существует понятия дисциплины, и ты можешь устраивать подобные выходки. Один раз мы поставили замечательный балет на кладбище. Это было очень сильно – живые, танцующие среди мертвых. Затем, разобравшись с местом, я собирал группу людей, жаждавших самовыражения. Это были ни в коем случае не актеры, а просто люди, готовые бесплатно выступить перед публикой. Так я создавал условия для «эфемерного» спектакля.

«Эфемерное» в ваших устах звучит, как «грандиозное», такое ощущение, что вы готовились к пышному празднеству. Откуда вы брали деньги на это?

А у меня никогда не возникало проблем с деньгами. Да, я считал, что эфемерная паника должна быть именно праздником. А когда кто-то устраивает праздник, он не берет с гостей платы за еду и напитки. Как я собирал деньги… либо у меня случались авторские отчисления, либо я ставил – в основном под псевдонимом – что-нибудь классическое. У меня, как у Гурджиева, никогда не было финансовых сложностей, что на самом деле удивительно, учитывая мой образ жизни! А кроме этого, я верю в чудо, вернее, в закономерность: если мои намерения чисты и я делаю то, что должен, деньги так или иначе появятся. Может быть, я никогда не разбогатею в полном смысле этого слова, но у меня всегда есть необходимые на данный момент средства. Стоило мне обзавестись деньгами, и я вкладывал их в хэппенинги. Я спрашивал у какого-нибудь знакомого, что бы ему хотелось выразить, и предоставлял ему возможность для этого. Такой способ проводить хэппенинги сам по себе имеет терапевтический эффект. Кроме того, для меня это была манера устраивать, как и прежде, поэтические акты, о которых мы с тобой уже говорили.

Что вы вынесли из этих хэппенингов?

Я обнаружил, что люди совершают во время акций то, что никогда не посмели бы сделать в нормальных обстоятельствах. А когда предоставляешь им реальную возможность сделать это в благоприятных условиях, практически никто не колеблется. Если бы я тебя спросил, что бы ты хотел сделать публично, я уверен, что ты ответил бы сразу же, а если бы я создал для этого условия, ты был бы счастлив принять участие в игре…

Ну…

Приведу несколько примеров. В шестидесятых годах я основал группу «Паника», в которую вошли не актеры и артисты, а просто энтузиасты-нонконформисты, ищущие возможность самовыразиться. Собрав их на центральном дворе школы Сан-Карлос, я предложил подумать, что бы им хотелось сделать, а я тем временем поищу возможности это реализовать. К нашему движению в то время присоединился знаменитый художник Мануэль Фельгерес. Он решил устроить публичную казнь курицы, а из ее крови и кишок создать абстрактную картину, в то время как его жена, одетая в нацистскую форму, пожирала кукурузные лепешки с курятиной.

Экий образец хорошего вкуса… Очень тонко. У вас много примеров такого рода?

Сотни! Одна девушка захотела танцевать обнаженной под африканские ритмы, и чтобы бородатый мужчина в это время покрывал ее тело пеной для бритья. Другая пожелала появиться в образе классической балерины, в пачке, но без трусов и помочиться, изображая умирающего лебедя. Один студент, будущий архитектор, раздобыл манекен вроде тех, что стоят в витринах, и разрубил его топором от живота до гениталий (до того места, где у него были бы гениталии, не будь он манекеном), а потом извлек из дыры связку колбас и вытряхнул сотни стеклянных шариков. Другой студент переоделся в своего преподавателя математики и принес большую сумку, набитую яйцами. Он без передышки сыпал алгебраическими формулами и одновременно методично, одно за другим, разбивал яйца о собственный лоб. Третий притащил большой белый железный горшок и несколько литровых бутылок молока. Он взобрался на горшок с ногами и, поливая себя молоком из бутылок, принялся декламировать стишок из тех, что всегда читают в День матери. Длинноволосая блондинка в черных чулках с жемчужинками на щиколотках ковыляла на костылях и кричала во все горло: «Я невиновна! Я невиновна!» Она вытаскивала из-за пазухи куски сырого мяса и швыряла его зрителям. Потом уселась на детский стульчик, и парикмахер обрил ее под ноль. Напротив нее стоял автомобиль, набитый безглазыми и безволосыми кукольными головами всех размеров. Взвизгивая «Это я! Это я!», бритая блондинка принялась забрасывать ими зрителей. Юноша в смокинге с натугой вытолкал на середину сцены ванну, накрытую покрывалом. Судя по немалому весу, ванна была не пустой. Юноша вышел и тут же вернулся, неся на руках девушку в свадебном платье. Потом он сорвал с ванны покрывало – ванна оказалась полна крови, – и начал ласкать невесту, ее грудь, бедра и ноги, пока наконец, возбудившись до крайности, не уронил ее в кровь. Тут же он взял живую змею и принялся тереть ею невесту, а невеста пела оперную арию. Еще одна, необыкновенно привлекательная женщина, эдакая голливудская вамп, одетая в длинное облегающее золотое платье, вышла, поигрывая большими ножницами. Со всех сторон к ней ползли смуглые мужчины с огромными бананами в руках. Громко хохоча, красотка срезала бананы ножницами…