— Господи Боже мой, — только и смог выговорить смотритель.

Смит оглядел сидящих перед ним студентов и нахмурился. Он очень устал, разъясняя им сущность понятия «согласованное признание вины»[3]и ту роль, которую такая практика играет в судебной системе при разборе уголовных дел. Прагматики из числа его студентов с готовностью принимали его утверждение, что такого рода договоренность является злом, но одновременно и необходимой мерой, к которой вынуждена прибегать правовая система, захлестываемая потоком преступлений. В свою очередь, идеалисты, с их максимализмом, считали неприемлемым использование этой позорной практики сговора с преступниками. Особым красноречием отличалась бледнолицая молодая особа, которую не раз арестовывали за участие во всякого рода демонстрациях с непонятными лозунгами у Белого дома. Смиту нравилось вести дискуссии со студентами по разным вопросам, но эта девица его утомляла. На ее маленьком невзрачном личике отражалось презрение к нему и его анахроническим идеям. «Можешь со мной не соглашаться, но не выставляй напоказ свое пренебрежение», — думал Смит.

В этот день она досаждала ему своими рассуждениями по поводу склонности правительства допускать, чтобы жестокие, дерзкие преступники объявлялись невиновными или их приговор смягчался, и все ради того, чтобы засадить за решетку главаря.

— Как в деле Готти, — сказал Смит и бросил красноречивый взгляд на часы.

— Именно, — откликнулась студентка. — Этот тип, Сэмми Буйвол, закоренелый убийца. Но агентам ФБР нужен был Готти, а для этого требовались доказательства, и поэтому такой подонок, как Сэм, остался разгуливать на свободе.

Смит ответил, что мир несовершенен, но он тем не менее рад, что живет именно в таком мире, потому что абсолютное совершенство вызывает скуку. Он вновь принялся терпеливо объяснять, что суды вынуждены прибегать к «согласованному признанию вины» из-за колоссальной загруженности.

— Более того, — продолжал он, — если устранить главаря преступной группировки, то тем самым можно разрушить в ней систему связей. И в таком случае очень велика вероятность, что эта структура распадется. К тому же я бы посоветовал вам, мисс Клаузен, с большим вниманием читать газеты: мистер Сэмми Гравано, по прозвищу Буйвол, не разгуливает на свободе. У него впереди двадцать лет не совсем сладкой жизни.

— А как же адвокат Готти, — настаивала девушка, в то время как Смит собирал свои бумаги, готовясь уходить. — У него другое мнение на этот счет. Его клиент получил пожизненное заключение.

— Верно, — ответил Смит, уходя. — Но вот адвокат Сэмми блаженствует, как свинья в луже. Всего хорошего, леди и джентльмены. Желаю приятно провести вечер. Надеюсь, что мой будет именно таким.

Пока Мак шел от аудитории к своему кабинету, он не переставая думал о своей полемике с Клаузен. По совести говоря, ему представлялось отвратительным идти на альянс с дьяволом наподобие Гравано ради того, чтобы иметь возможность выдвинуть обвинения против главаря банды. Возможно, этот шаг был и тактически не верен. Но его больше не тянуло участвовать в крестовом походе за изменение правовой системы, на ниве которой он трудился в качестве адвоката по уголовным делам, и, надо сказать, не без успеха, на протяжении многих лет. Теперь в его задачу входила подготовка студентов к работе в реально существующей системе правосудия. В мире нет совершенства. Но в то же время он имел возможность говорить со своими студентами об этических нормах, нравственных истинах, верности принципам, и ему нужно было привести их к пониманию того, что надо выбирать формы протеста, не подвергая себя опасности оказаться в тюрьме, что в первую очередь относилось к мисс Клаузен. У нее были свои убеждения, не совпадавшие порой с общепринятыми понятиями. Ее горячность нравилась Смиту. А вот с реалистически настроенными студентами ему было неинтересно. Он был уверен, что неотъемлемой частью их деятельности станет погоня за выгодными клиентами. Если же предположить, что мисс Клаузен научится сдерживать свои эмоции, чтобы они не доводили ее до тюрьмы, в этом случае ее ждет клиентура без особого достатка, но с интересными, заслуживающими внимания делами, и здесь ее горячность и профессиональная подготовка принесут ей успех. Смит, по крайней мере, на это надеялся.

В половине четвертого в его небольшом кабинете зазвонил телефон.

— Алло, — отозвался Мак.

— Мак, говорит Вендель Тирни. Извини, что отрываю от дел, но…

— Никакого беспокойства, Вендель. Это не офис, а учебное заведение. У нас бывают летние каникулы. Анабела в восторге от первого заседания совета. Она сказала, что твой корабль прочно держится на плаву.

— Мак, мне необходимо с тобой поговорить. — Было слышно, как Тирни тяжело вздохнул. — Случилось нечто ужасное.

— Слушаю тебя. — Смит откинулся на спинку кресла и поднял на лоб очки.

— Час назад мне позвонили из полиции: Полин… убита, — на мгновение его голос сорвался.

— Полин Юрис? Твой секретарь-референт?

— Да, — дыхание в трубке стало ровнее, и голос окреп, — ее тело нашли сегодня на острове Рузвельта.

— Ты уверен, что это убийство? Они уверены, я имел в виду полицию.

— Они мне это и сказали.

— Как она была убита?

— Я спросил, но мне не ответили. Мак, перейдем прямо к делу. Я был бы тебе в высшей степени благодарен, если бы ты нашел сегодня время для встречи.

— Не совсем понимаю, — сказал Смит.

— Мне нужно мнение рассуждающего здраво человека, — начал объяснять свою мысль Тирни. — Не знаю, во что выльется эта история в правовом отношении. Но в городе нет другого человека, суждениям которого я доверял бы больше, чем твоим. Ну так как? Меня устроит любое место и любое время.

— Думаю, что смогу с тобой встретиться, Вендель, но хочу тебе напомнить, что я больше не практикую.

— Это не имеет значения. Мне не нужно, чтобы ты был моим поверенным. Хочу услышать мнение знающего человека. Так ты приедешь?

— Конечно. Через час, хорошо?

— Приезжай ко мне домой.

— Буду в пять.

— Жду.

Смит позвонил в галерею Анабеле.

— Убита Полин?! Вчера вечером мы вместе были на заседании совета.

— Знаю. Тирни говорит, ее нашли на острове Рузвельта.

— Не могу поверить, — произнесла Анабела.

— Мне самому не верится. Вендель очень хочет со мной поговорить… и он мой, можно сказать, друг.

Ее молчание было красноречивым.