Я многое наметила — поездку к моему любимому озеру Севан, в центр Армянской апостольской церкви Эчмиадзин, хочется побродить в стенах горных средневековых монастырей и крепостей, какие только успеем посмотреть.

Но главное, самое важное место, куда мне хочется сводить Женю, — к морскому памятнику на центральном кладбище. Когда-то бабушка привезла цинковый гроб с дальневосточной военно-морской базы, чтобы муж ее упокоился на родной земле, там, куда всю жизнь стремилась его душа. Правительство выделило военный транспортный самолет, что позволило привезти также обелиск, сделанный руками сослуживцев. На вершине его — маяк, по бокам — якорные цепи. Был еще крейсер у подножия памятника, но его оторвали и утащили вандалы; наверное, сдали в металлолом, а гроши пропили. Какое им дело до незнакомого офицера, но маяк стоит, как тот, Осиновецкий, тысячи раз обстрелянный, изрытый воронками от снарядов, спасший немало жизней и судов во мгле и в бурю.

1942 год

Смуров часто бывал на кораблях флотилии и нередко отправлялся с ними на боевые задания, при этом не упускал ни малейшей возможности, чтобы лишний раз оказаться в плавании с Алексеем. Он находился на катере Вересова, когда на пароход «Никулясы», который вел за собой две баржи, напало восемь бомбардировщиков. Судно принадлежало речному пароходству, команда в основном состояла из женщин. Раненая радистка перед смертью успела сообщить в порт о бедственном положении парохода. На помощь вышли «морские охотники». Фашистов обстреляли и прогнали, после чего с парохода началась эвакуация выживших.

Вид убитых и раненых молодых женщин, которые делали то, что должны были делать мужчины — носились на утлых суденышках по бурным водам Ладоги, перевозили грузы, управляли судами, в шторм заводили швартовы, погибали под бомбами на трассе, — подействовал на Смурова как шок. Он в который раз тягостно задумался о своем месте на войне; его мучило сознание того, что он делает что-то неправильно, что тщеславие, личные амбиции и расчеты с самого начала увлекли его по ложному пути. Не в силах самостоятельно справиться с терзавшими его сомнениями, он обратился за помощью к Алексею:

— Объясни мне, почему ты с первой нашей встречи не одобрял моей службы?

— А ты сам не понимаешь?

— Нет, не понимаю! Мою работу поручило мне командование, ее одобряет партия и правительство и даже сам товарищ Сталин. Что в ней плохого? Она необходима так же, как и твоя. Тебе не приходилось видеть того, что видел я: предателей, отступников, дезертиров. Поверь, их намного больше, чем ты можешь себе представить.

— Я не спорю, что ты делаешь нужное дело, но любая деятельность накладывает на человека отпечаток. Не хочется напоминать, но ты пытался использовать свое служебное положение в личных целях. Скажи, что я не прав. Я не хочу, чтобы ты этим занимался, Кирилл. Вспомни, что ты — офицер Военно-Морского флота. Нас готовили как капитанов, воинов, командиров. Выслеживание, подслушивание, подозрение роняет честь мундира морского офицера. Езжай в Москву, подай рапорт и просись сюда, на Ладогу, на военный корабль. К отцу обратись — он поможет.

— Теперь поздно, кто мне доверит корабль?

— Учись, ты ведь много времени проводишь на кораблях, присматривайся, запоминай, нет лучшей практики, чем в бою. Корабль тебе сразу, конечно, не доверят, послужишь поначалу в другом качестве, но со временем, если проявишь себя, можешь стать и командиром.

Смуров последовал совету Алексея и уехал в Москву.

* * *

Обстановка на озере была тяжелая. Боевые столкновения происходили ежедневно. Теперь вдобавок к бомбежкам активизировались вражеские корабли. Объединенная финско-немецко-итальянская флотилия всеми силами старалась помешать эвакуации населения из Ленинграда.

Несколько «морских охотников», в том числе катер Вересова, выдержали бешеный по накалу бой у острова Верккосари с самолетами и кораблями противника одновременно, при этом нанесли врагу изрядный урон. Итальянские торпедные катера охотились на баржи, занятые перевозкой, и сопровождающие их военные суда.

Случалось, «морские охотники», попавшие в кольцо окружения десантных барж и сторожевых катеров противника, гибли вместе со всем экипажем.

Настя добиралась до Новой Ладоги на попутных судах, нередко вместе с эвакуируемыми. Суда постоянно подвергались нападению с воздуха. Однажды на баржу, где было много жителей Ленинграда, напали два «мессершмитта». На глазах у Насти падали на палубу убитые матери с детьми. Одна женщина с младенцем на руках, выпрямившись во весь рост, махала летчику платком, давая понять, что на барже женщины и дети. Летчик хладнокровно прошил ее и ребенка пулеметной очередью.

После таких путешествий Насте стоило больших усилий не обнаружить перед неокрепшим мужем своего ужаса и горя.

Алексей давно не появлялся — стычки с осмелевшими кораблями противника и ожесточенные бои становились все более частыми. Вазген хандрил, томился и рвался в море.

Когда Алексей наконец появился в госпитале, на его груди поблескивал орден Красного Знамени.

— Поздравляю! — Вазген попытался его обнять. — Ты меня обскакал. Сил больше нет лежать, пока другие воюют. Недели две еще, наверное, проваляюсь. Надо было так влипнуть! Как твои ребята?

— Завтра их выписывают. Они хотят лично выразить тебе благодарность за спасение.

— Это единственное, что меня примиряет с пребыванием здесь. Слушай, что ты сделал с Лежнёвой? Она ко мне ластится, о тебе расспрашивала.

— Спроси лучше, что она сделала со мной. Но какая женщина! Кстати, как ее зовут? Она меня так безжалостно выставила, что я даже не успел узнать ее имя.

— Зато твое она теперь знает. У нее какое-то необычное имя, из греческой мифологии, то ли Афродита, то ли Афина, я мельком слышал, сейчас не вспомню.

— Ей бы подошли оба. Воинственная красавица. Ладно, сам узнаю. Как Настя?

— Хорошо. Вчера была у меня. Эта история со Смуровым не дает мне покоя. Настя говорит, что давно его не видела, но кто поймет женщин?

— Не смей сомневаться в Насте! Смуров уехал в Ленинград, она правду сказала. Если бы ты знал, какая необыкновенная у тебя жена! Ведь это она спасла тебя от смерти.

— Настя? Каким образом?

— Когда-нибудь расскажу. Это долгая история. А сейчас пойду улаживать собственные сердечные дела.

Против ожиданий, Лежнёва встретила Алексея неприветливо.

— А, это вы, — черствым голосом произнесла она, столкнувшись с ним в коридоре.

Однако Алексей был не из тех, кого легко смутить:

— Вы как будто мне не рады. Помнится, в прошлую нашу встречу я вызывал в вас более положительные эмоции.

Лежнёва высокомерно подняла крутую бровь:

— Я сожалею о том, что произошло. Забудьте об этом и никогда не вспоминайте. Это был минутный порыв.