— Так, — кивнул Жан-Мари.

— Может, во Франции это и нормально, но заглавные «VD»,[52]выделенные красным, для англичанина не несут позитива, скорее наоборот. А поскольку мы неизбежно будем работать с англичанами как с поставщиками…

Во взгляде Жан-Мари засветилась тревога: «Так что же значит „VD“?»

Я объяснил.

Нервный смех потрясенного шефа перешел в кашель: бедняга поперхнулся застрявшим в горле тостом. Сделав глоток пива, он вытер салфеткой брызнувшие из глаз слезы:

— Когда я был у вас в Лондоне, никто даже не заикнулся об этом…

«Конечно, — подумал я, — но мы все хохотали до упаду».

— Мне повезло, что хотя бы теперь я знаю об этом, — сказал Жан-Мари. — Мы начали экспортировать мясо в другие страны, и я хотел сделать логотип «VDExporters».[53]

— Действительно повезло, — согласился я. — Так как ты считаешь, не придумать ли нам для визиток что-нибудь по-настоящему с английским уклоном? Типа «Время чаепития» или «Чай на двоих»…

— Хм, или, может, все-таки «Мой чай богат»?

На этот раз тостом подавился я.

Вернулся официант и подсунул счет под соусницу. Перед тем как уйти, он сказал что-то совсем уж непонятное для меня.

Жан-Мари усмехнулся и вытер рот салфеткой:

— Ну, началось…

— Что началось?

Оказывается, официант хотел рассчитать нас прямо сейчас, потому что, являясь членом профсоюза парижских официантов — большинство из них, как ни странно, мужчины, — он должен начать забастовку. И это во время ланча, что, согласитесь, нелепо! Повод для забастовки — чаевые. Они решили бастовать, потому как, несмотря на то что парижских кафе в счет практически всегда включены пятнадцать процентов за обслуживание, «официантам, чтобы зарплата была более-менее достойной, нужны дополнительные чаевые, тем более что с введением евро размер чаевых заметно упал». Прежде во время ланча люди оставляли десятифранковую монету, но сейчас большинство оставляет монету в один евро, эквивалентную по стоимости шести с половиной франкам. При переходе на евро все кафе, за редким исключением, округлили цены в большую сторону, но это не компенсировало, на взгляд подавальщиков, снижение чаевых.

Официант снова замельтешил у столика, ожидая получить деньги.

— Но мы еще не закончили, — раздраженно заявил Жан-Мари. — Мы закажем еще по десерту и кофе.

Парень еще раз повторил что-то о забастовке, en grève.

Я никогда прежде не видел, чтобы кто-нибудь так пожимал плечами, как это сделал Жан-Мари. Он даже переплюнул того продавца в магазинчике электротоваров. Его плечи, руки и мощная грудная клетка взмыли вверх в едином порыве выразить полнейшее безразличие.

— Это ваша проблема, — прозвучала из уст моего шефа парижская мантра. Как мне показалось, он уже начал выяснять, почему, когда дело касается обслуживания клиентов, тут же начинаются разговоры о забастовке и почему, когда речь идет об оплате счета, таких разговоров не ведут.

Официант решил не ввязываться в философские дебаты, просчитав последствия возможной катастрофы.

— Хорошо, какой будете десерт? — Он перечислил десерты со скоростью, на какую способен разве что сверхзвуковой «Конкорд». Единственное, что я уловил из списка, были crème brulee[54]и mousse au chocolat.[55]Не задумываясь, я выбрал последнее.

Жан-Мари остановил свой выбор на каком-то пироге. Злобно посмотрев на нас, официант удалился.

— И два кофе, — крикнул Жан-Мари ему вслед.

Наш заказ был подан спустя секунд двадцать.

Официант заполучил и деньги и чаевые. Как вы догадались, размер чаевых был один евро. Люди за соседними столиками, следуя примеру Жан-Мари, также попытались потребовать десерт, но официант либо перекрикивал их, либо делал вид, что просто не замечает подзывающих жестов.

До меня дошло, что я только что получил важный урок, который пригодится для дальнейшей жизни в Париже: не надо пытаться понравиться всем и каждому — это так по-английски. Наоборот, ты должен показать, что тебе глубоко наплевать на чужое мнение. И только в этом случае ты получишь желаемое. Пытаясь расположить людей к себе, я, оказывается, все делал не так. Если во Франции ты чересчур часто улыбаешься, тебя сочтут умственно отсталым.

Выводы напрашивались соответствующие: если мне не удалось избавиться от коллектива, значит, нужно быть с ними пожестче.

Единственная трудность состояла в том, что они были… так вежливы, черт возьми, будто исполняли некий ритуал, нарушить который было невозможно. Марк и Бернар всегда пожимали руку при встрече. Каждое утро они говорили «бонжур» и интересовались, как у меня дела, затем желали хорошего дня. Если дело было днем, мне желали хорошей второй половины дня, а если мы встречались еще позже — то хорошего завершения дня. Бывало, что впервые за весь день мы пересекались где-то около пяти часов вечера, — тогда я слышал «бонсуар» вместо «бонжур». В том случае, если кто-то из нас отправлялся домой, принято было желать друг другу хорошего вечера. Я уже не говорю о многочисленных пожеланиях хорошо провести выходные (по пятницам) и удачно отработать неделю (по понедельникам). Все это было по-восточному сложно и запутанно. Едва ли после подобных приветствий оставалось время на обсуждение вопросов о непрочитанных отчетах и непринятых решениях.

Поразмыслив обо всем, я принял решение, целью которого было показать моим сотрудникам, что времена невмешательства с моей стороны закончились.

Однажды я решил познакомиться с представителем нашего кадрового отдела, полагая, что именно с ним разрешу вопрос о печати новых визиток (Кристин сказала, что заказ визиток вне сферы ее деятельности, это прерогатива исключительно кадровиков). Я по-прежнему желал видеть свое имя именно в том варианте, в каком его писали еще мои деды и прадеды. К тому же пора было заменить логотип компании, ассоциирующийся с половыми недугами, на более приемлемый вариант — «Время чаепития».

Отыскав кабинет, я постучал в дверь. Вставка из матового стекла была закрыта жалюзи.

— Войдите, — простонал женский голосок.

Оказавшись внутри, я увидел Марианну, ту самую девушку-администратора с топорщащимися во все стороны волосами. Она сидела за столом, на котором не было ничего, кроме компьютера и горшочка с чем-то напоминающим сонную дурь, но, может, это все-таки была фиалка.

— Oh, vous êtes human resources aussi?[56]— спросил я по-французски.