Отметим, что автографы оставили далеко не все участники. В реальности было их чуть ли ни вдвое больше. Пожарский звал по 10 человек от города, и 50 городов прислали делегатов). Были среди голосовавших и казаки, и черносошные крестьяне.

После коронования Михаила Федоровича Собор распущен не был. Он заседал в течение ближайших девяти лет, только состав периодически обновлялся. Вот она формула гражданского мира — легитимная твердая власть + реальное всесословное представительство во имя торжества Веры и Правды.

Собственно, это модель была впервые апробирована Грозным с подачи Избранной Рады. Именно самый первый Земский собор (Собор примирения) наметил путь органичного слияния исконной святорусской правды с имперской третьеримской государственностью.

Образование единой державы под властью Московского царя объективно требовало трансформации местных традиций вечевой демократии. Логично было учредить Вече Всея Руси. Это не был отвлеченный проект книжников-нестяжателей, это была реальная потребность народа русского.

В ходе Смуты требованиями, урезающими самодержавную власть, обуславливалось и воцарение Шуйского, и присяга королевичу Владиславу. В последнем случае прямо оговаривалось, что полномочия его ограничиваются не только боярской думой, но и «советом всея земли».

Вечевая традиция имела место везде на Руси, а не только в Новгороде и Пскове, разумеется. Просто там роль этого всесословного собрания была ведущей. В других русских городах вече, князь и его дружина представляли триединую власть, в рамках которой преобладающей силой становилась то одна, то другая сторона.

В домоногольский период, например, вече в иных местах брало такую силу, что могло «указать князю путь», то есть, изгнать его из города. Дружина тоже играла не малую роль. Князь не мог погнать своих витязей на убой, если не было на то их согласия. Коллективная воля дружинников непременно учитывалась. Бывали случаи, когда попытка игнорировать ее приводила к тому, что князь лишался всякой поддержки. Поход саботировали не только дружинники, но и глядя на них, уже вроде бы отмобилизованные союзные силы.

То есть, во глубине седых веков, там, где «русский дух, где Русью пахнет» мы не обнаруживаем никаких абсолютистских традиций. Они явно заимствованные. Причем, если теоретическое обоснование было взято осифлянами из византийских источников, то практика имеет явно татарские корни.

Князья из рода Калиты в Орде наблюдали модель вполне самодержавную. А ее истоки — в мистическом озарении Чингисхана, осознавшего себя, реализатором воли Тенгри (Бескрайнего Синего Неба). Не напоминает разве Грозного?

Нет, он, конечно, все больше про «кесаря Августа» писал и «царя Константина», но, на самом деле, наследие Чигисхана (о чем, и говорили «евразийцы» от Савицкого до Гумилева), в Московии куда как более значимо, чем мономахово.

Уместно вспомнить знаменитую легенду о граде Китеже. Характерно, что источником ее считается «Китежский летописец», текст, созданный, судя по всему, в среде старообрядцев-бегунов, в конце XVIII века.

Согласно этому документу, сей святой град, населенный истинно православными, скрылся в водах озера Светлояр, пред изумленным взором намеревавшегося штурмовать его безбожного хана Батыя. Причем, жители Китежа вовсе не готовились к воинскому отпору, ввиду наступающего неприятели, но погрузились поголовно в молитву. И были Божьей Волей избавлены от басурман.

Старообрядческий источник легенды о многом говорит. «Ревнители древлего благочестия», похоже, чуяли, откуда на Русь надуло самодержавие, поправшее поначалу Правду, а потом и Веру, — из монгольских степей. И под Батыем ханом Московского царя подразумевали.

Правда, справедливости ради, заметим, что Чингисхан дал своим воинам свод законов — Ясу. Большинство глав в нем, да, писаны кровью. Потому как великий завоеватель не знал иного наказания, кроме смертной казни. Однако, это был именно свод очень четких и однозначных норм, каковых придерживался и сам степной властелин. То есть, заявить своим багатурам, что, мол, он волен в жизни и смерти «холопов своих», ему и в голову бы не пришло.

Таким образом, начиная с Ивана Грозного, московские самодержцы претендовали на свободу «самовыражения» большую даже, чем позволял себе Чингисхан. Потому, и те, кто противостояли им, обретали свою особую, беспредельную волю.

С тех пор как сокрылся от врагов Руси Китеж-град, из глубин Светлояра иногда доносится звон колокольный. И, говорят, письма оттуда приходят от тех, кто допущен был позже к общению со святыми, пребывающими на дне. Это «малявы» от истинно свободных тем, кто отбывает пожизненный срок на зоне под названием Россия.

Дно здесь ключевой образ. Именно там, на так называемом, общественном дне, «воровском» и «антигосударственном» сохранялись веками традиции Святой Руси. В небезупречном, разумеется состоянии. И все же.

Но об этом позже. А пока вернемся туда, в период, когда гражданскую еще можно было прервать, когда, пережив Смуту, русские люди искали пути к обретению, чаемого ими «жития мирного, любовного». Причем в формате Третьего Рима.

Характерно, что оба ополчения и Ляпунова, и особенно Минина с Пожарским действовали в соответствии с соборной волей ратников, а не по произволу вождей. Здесь и вечевая традиция, и дружинная себя проявляют.

То есть в сознании народа жило убеждение, что Воля Божья распознается коллективным разумом всей Земли, куда как успешнее, чем единолично самодержцем. Но Романовы не долго терпели подле себя Земские соборы. Свободомыслие — опасное излишество для тех, кто ратует за имперскую «стабильность».

Чем прочнее чувствовал себя на троне Михаил, тем меньше пользы для себя видел он в Земском Соборе. Возвращение из польского плена отца его — Филарета (немедленно по прибытии, возведенного в патриархи), только укрепило дополнительно позиции молодого царя. Фактически, с этого момента правили они совместно.

Филарет был куда как жестче и решительнее своего коронованного сына. Осифлянская доктрина неподконтрольности «человекам» высшей власти была для него самоочевидной истиной. И вскоре общерусское вече из постоянного органа было переформатировано в периодический.

Причем, и в таком виде оно вызывало раздражение. «Холопы государевы и сироты великим государям никогда не указывали», — так отвечает царская власть на челобитья подданных, претендующих на «соучастие в свой судьбе» (формулировка демократии от немецкого консервативного революционера Артура Мюллера Ван-дер-Брука).

Соборы самодержец готов был терпеть только, как источник информации о ситуации в расширяющейся, как вселенная стране. И уже Алексей Михайлович не иначе, как о докучливом «шуме» отзывается о выступлениях делегатов, недовольных тем, что мнение их не было учтено.

Чем дальше, тем больше на рассмотрение соборов отдаются вопросы, пусть и важные, но отдельные, вырванные, что называется, из контекста. К работе по созиданию державы привлекать выборных людей больше не предполагалось. Но и такой, радикально урезанный формат взаимодействия с собственным народом Романовым представляется излишним и чреватым неприятностями.