В его памяти, еще со времен работы в фирме «Балтия», сохранились десятки телефонных номеров. Еще сравнительно недавно он мог воспользоваться любым из них и тут же получил бы соответствующую поддержку, гласную или негласную, не суть важно. Но даже тогда он сто раз бы взвесил, прежде чем обращаться за помощью, а сейчас и подавно этого делать не станет. Будет лучше всего, если он выкарабкается из дурацкой истории собственными усилиями.

Можно, конечно, представить себе, сколько головной боли доставит органам «сигнальчик» Бушмина. Но это их головная боль. Бушмин и так рискует многим, хотя всего-навсего ищет разумное решение проблемы. Возможно, он поступает сейчас не как разумный человек, а совсем наоборот. В душе он может даже называть себя кретином. Пусть. Для успокоения той же самой души он должен определить прилипшего как банный лист «пассажира» в надежные руки сотрудников правопорядка. По-другому у него не выходит.

Швырнув бесполезную трубку на рычаг, Бушмин выбрался из стеклянного параллелепипеда кабинки; таксофон, обнаруженный им на Барнаульской, не работал. Бушмин решил про себя, что уличных вандалов, уродующих муниципальную собственность, следует расстреливать без суда и следствия. Казнь должна быть публичной.

Ночной кошмар продолжался. Порывистый ветер швырял в него пригоршни дождевых капель. Если бы у Бушмина был при себе пистолет, он предпочел бы сейчас застрелиться... Судорожно вздохнув, Бушмин забрался в салон «девятки». В компании с «черным монахом» ему было чертовски неуютно, но избавиться от него пока не получалось.

На противоположной стороне улицы, чуть наискосок от него, находился круглосуточный киоск. Бушмин как раз возле него разворачивался и даже заметил прикипевшее к стеклу бледное пятно — видно, продавец, он или она, услышал звуки мотора. В следующий раз нужно быть более осмотрительным, светиться ему сейчас не с руки. А еще лучше, если следующего раза не будет.

С третьей попытки Бушмину наконец повезло. Говорят же, что бог троицу любит. Все сложилось: и таксофон исправный попался, и местечко вполне подходящее — сбагрить отошедшего «рембо» не составит особого труда...

Велп с нарастающим беспокойством поглядывал на часы: он надеялся, что от Риттера вскоре придет благая весть. Тяжелый груз ответственности ощутимо давил на его плечи, но за все эти годы он уже свыкся с непосильной для простого смертного ношей.

Хозяин апартаментов раздернул тяжелые занавеси. Из окна его временного пристанища открывался вид на каменные коробки четырех-пятиэтажных зданий, скученных по обе стороны пересекающихся под острым углом улиц Кирова и Алябьева, последняя прежде носила название Беекштрассе. Для Конрада Велпа этот уголок города был дорог уже тем, что именно здесь, буквально в полусотне метров от ограды германского торгпредства, ранее находился дом, расположенный по адресу Беекштрассе, 1, в котором вплоть до середины октября 1945 года вместе с женой проживал сам Альфред Роде[3]. Этот великий человек наряду с Велпом-старшим (отец, кстати, в те годы носил другую фамилию, это еще одна строжайшая тайна) стоял у самых истоков сверхсекретного проекта «ДОРРСТ». С именем Роде связано множество загадок и головоломок, над разрешением которых будут биться целые поколения исследователей.

В густой пелене проливного дождя смутно угадывались размытые силуэты городских кварталов. Небывалая по своей мощи гроза словно бы разорвала некую связь времен, смешав воедино прошлое и настоящее, возродив из небытия город-призрак...

В редкие свободные минуты Конрад Велп любил созерцать ночные виды. Порой случалось настоящее чудо, как в нынешнюю грозовую ночь, и тогда сквозь уродливый облик современного российского города, со всеми его неизбывными атрибутами, вроде аляповатых ларьков и киосков, непродуманной планировкой, обшарпанными фасадами ветхих «хрущоб», усеянным колдобинами и покрытым глубокими трещинами асфальтом замусоренных улиц, скудно освещенными затхлыми дворами; со всей его варварской застройкой, едва не поглотившей в своей беспросветной серости и убогости уцелевшие памятники готической архитектуры и монументального прусского градостроительства, — сквозь всю эту мерзость и запустение на какие-то мгновения проглядывал прекрасный, одухотворенный лик древнего Кенигсберга. Того самого города, который, как полагают многие даже в самой Германии, исчез бесследно и на вечные времена.

В эти минуты раскаты грома напоминали Велпу слитные залпы тысяч осадных орудий. Огненное светило чертило по аспидному небу свои грозные письмена, временами смахивающие на готический шрифт, но в еще большей степени напоминающие древние руны. Края низкой облачности, пульсирующие частыми всполохами зарниц, лихорадочно меняли свои краски и оттенки — от насыщенного пурпурного до мертвенно-зеленоватого.

Человеку, безмолвно застывшему у высокого стрельчатого окна третьего этажа торгпредства ФРГ, временами чудилось, что в эти тревожные часы весь город охвачен заревом пожарищ. Созерцаемое Конрадом Велпом фантастическое зрелище пробудило в нем сложную цепь образов и ассоциаций.

* * *

Конрад Велп появился на свет в родильном отделении госпиталя королевы Луизы. Случилось это 10 января 1940 года. На дворе стояла самая суровая зима нашего столетия: Балтика на всем ее пространстве от Куриш-Нерунг, нынешней Куршской косы, и до самых датских проливов была закована сплошным ледяным панцирем, и Замковые пруды промерзли до самого дна. Население Восточной Пруссии, без учета жителей Мемельского края, насчитывало тогда без малого два с половиной миллиона человек. В Кенигсберге проживало около трехсот пятидесяти тысяч подданных германского рейха. Большинство из них смотрели в будущее с неприкрытым оптимизмом: только что была повержена чванливая Польша, будущее сулило череду победоносных войн и походов. Немецкая нация испытывала небывалый подъем духа...

Никто в те дни даже не предполагал, какая ужасная участь ждет их Кенигсберг. Город, основанный в 1255 году магистром Тевтонского ордена Пеппо Остерном фон Вертгайнтом и чешским королем Пржемыслом Вторым Отакаром, на протяжении почти семисот лет являвшийся резиденцией гроссмейстеров и магистров ордена, курфюрстов и прусских королей, средоточие высокого германского духа, крупнейший центр науки и искусства, первоклассная кузница военных кадров, — уже в самом скором времени фактически будет стерт с лица земли...