Егор покрутил носом, принюхиваясь к пряному запаху неизвестных духов. Он всегда честно пытался понять, в чем их секрет. В чем фокус избранного положения? Где проходит грань между поклонением и отвращением? Как устроен их разум? Почему «да» и «нет» ничего не значат, а горькие слезы приносят облегчение? Они способны изводить молчанием, но не дай бог, если они откроют рот. Их нельзя бить, нельзя повышать на них голос, им надо уступать место, пропускать вперед, давать дорогу, прислушиваться, что скажут, догадываться, о чем подумают.

Если ты вдруг женился на одной из них, то должен жить так, словно всех остальных баб унесло с планеты в неизвестном направлении, и остались только несколько ее некрасивых подружек, врачиха-гинеколог и ее мама. У тебя должны вытечь глаза, зарасти уши и отсохнуть член, стоит тебе только подумать о другой женщине или жизни. Когда она беременеет, то и вовсе превращается в священную корову, а ты в ее раба. Капризы, слезы, недомогания, скандалы, гормоны, истерики — тюремный хоровод. Ты просто вынужден будешь освоить технику лжи, потому что ни одно из возможных объяснений, почему ты задержался и не пришел вовремя, не сможет отменить приговора «виновен!».

А потом, если каким-то чудом осмелишься и вывернешься из-под этого хищного гнета, ты отдашь все, уйдешь пустой и голый, и заречешься когда-нибудь доверять своему нюху, который подводит, и члену, который вообще заводит черт знает куда.

Но вот только эти зароки, клятвы и обещания, которые ты сегодня даешь самому себе, завтра ничего ровным счетом не будут значить. Она пройдет мимо, небрежно откидывая волосы со лба, и у тебя опять поднимется горячая волна в груди и вертикаль на теле. Ты посмотришь в новые глаза и подумаешь: а что, а вдруг вот здесь что-то и получится? Весь твой печальный опыт развеется без следа, ты и не вспомнишь, что точно так же все когда-то начиналось с другой козой, мстительно выщипывающей сейчас твои банковские счета и ворожащей над твоей потенцией.

Егор нашел изображение уроборосав старой книге со средневековыми гравюрами. Это была змея, кусающая себя за хвост, символ бесконечного движения по кругу. Его невозможно остановить, как невозможно остановить круговорот жизни и смерти. На этих змеиных колесиках катится вся человеческая жизнь, и вот уже обручальные кольца, казавшиеся символом вечного счастья, напоминают свернувшуюся в зловещую восьмерку бесконечности змею.

Егор зашел в пустую квартиру и, не включая света в комнатах, направился в ванну. Собрал свои умывальные принадлежности, просто завернул в небольшое полотенце и сунул в карман пальто. Некоторое время постоял, разглядывая себя в зеркале, потом машинально включил кран, набрал воды в ладони и плеснул себе в лицо. Надо же, колечко, ничтожный предмет, узкая полоска светлого металла. Он растопырил пальцы правой руки. Знак. Метка. Как легко он надел его когда-то. Снять оказалось посложней. Кольцо, похоже, вросло в плоть. Егор намылил руки и вскоре освободился. Выдохнул с облегчением. На пальце оставался светлый след незагоревшей кожи. Усилием воли Егор подавил вспышку раздражения. Ничего. Это пройдет.

На пороге ванной остановился в растерянности. Он не знал, куда деть кольцо. В шкаф, в карман пиджака, в пустую вазу, под подушку, под матрас? На узком столе у выхода лежал телефонный справочник, Егор раскрыл его на середине и засунул кольцо между страниц. Пусть полежит здесь, пока не найдется место получше. Он уже собирался выйти из квартиры, как вдруг какая-то мысль вернула его обратно. Егор включил свет и открыл справочник на том же месте. Это был рекламный разворот свадебных салонов. Он чуть не плюнул в книгу. Получите обратно свою финтифлюшку!

Егор вернулся к своей машине и завел двигатель. У Нины был выбор — привязать его к себе или отпустить. Она не смогла одного и не собиралась делать другого. Как змея, она оплела его своим хвостом и все сильней сжимала кольца. Егор не знал, на сколько у нее хватит сил, но хотел выбраться на свободу невредимым.

Он выехал на дорогу. Прав был Данте, вхождение в ад происходило по кругу. Словно ржавый шуруп по резьбе Садового кольца Егор вкручивался в ночной город. Шел снег, и дворники елозили по лобовому стеклу, очищая поверхность. Не было в душевном инструментарии подходящего приспособления, чтобы время от времени протирать замутившуюся поверхность разума. Приходилось действовать вслепую.

Он и действовал.

* * *

Нина сделала крюк по Марсовому полю. В случайный прорыв в облаках вдруг выглянуло солнце, и глаза заболели от яркого света. Сугробы здесь были такими чистыми, словно вокруг и не было этого тяжелого, утомленного зимней грязью города.

Мимо нее, скрипя каблуками по снегу, прошагали две женщины. Решительные, целеустремленные. Сильно подведенные глаза, уверенные манеры. Они крепко прижимали сумки к бокам и явно не бегали от мужей в поисках душевного равновесия. И мужьям спуску не давали. И детям. И собака поджимала хвост под их взглядом. Генералы семьи, у них уже все избы прогорели, но чтобы опять и опять входить в объятые пламенем стены, они начинали их строить с нуля. Казалось, у них не было нервов. В их мире женщина без мужчины не существовала. Ее просто не было. Она оставалась невидимой и бесполезной в плотоядном пространстве жизни. Железной рукой они гнули мужей, пространство и время под себя. Их были миллионы. Ломались ли они, заподозрив неладное? Нина вздохнула. Нет. Они через все перешагивали и горящей землей шли дальше. Это ее собрали из соплей и тюля. А мир был жесток. И чувство вины, как штормовой ветер, трепало нервы. И от беспомощности опять было жаль себя.

Незнакомки, подобно всадницам апокалипсиса, появились из ниоткуда и исчезли в никуда. Когда Нина обернулась, их уже и след простыл. Остался только запах духов, тяжелый и обильный.

Постепенно она дошла до Невы. Река выглядела зловеще. Колотый лед колыхался в узком водном проходе, специально проложенном для редкого судна. Мосты, казалось, гудели под напором тяжелого зимнего ветра. Однажды они стояли над замерзшей Невой с Егором, и она рассказывала о Федоре Сологубе. О том, как когда-то отчаяние гнало по этим набережным безутешного поэта. Он вымаливал у жестокой реки свою Анастасию. Искал, искал, объявления расклеивал, миллионы обещал тому, кто что-то видел, что-то понял, что-то знал. Это казалось невозможным, невероятным, ведь все самое страшное осталось позади, уже добились разрешения, уже уезжали из страны. И вдруг — надела платок и вышла, в аптеку, в магазин, на минуту. Свернула за поворот и исчезла. Пропала без следа. Почему? Почему?

Все вещи лежали на местах и ждали ее возвращения, а некого было ждать. Ее уже не было. Не было и тела, но это не давало ни надежды, ни успокоения, и только сильнее сгущалось предчувствие конца. Ее нашли весной. Река вскрылась и вернула одолженное. Говорили, он словно умер, когда пришел на опознание. Снял обручальное кольцо с пальца жены, надел на свою руку. И все. Ушел. Умер спустя шесть лет. Как он прожил эти годы?

Между прочим, поседел,

Между прочим, умер я…

Не всех можно отпускать и терять. Не со всеми можно просто так расставаться.