Все эти мысли молниеносно промелькнули в голове Дика, а в следующее мгновение он уже стоял в боевой позиции, согнув спину и напружинив ноги. Нож, его единственное оружие, был плохой защитой от саблезуба и никак не мог заменить ни большого копья цухидо, ни тяжкой секиры томо, коими полагалось сражаться с таким чудовищем. С другой стороны, битва могла вестись без правил, ибо саблезуба не охранял закон Кровной Связи. Если навалиться всей компанией…

Они навалились. Не успел кабан выскочить из зарослей, как Шу и Ши повисли у него на задних ногах, а Каа, прекративший свои танцы, нанес сильный удар в бок, покачнувший саблезуба. Нож Дика прочертил кровавую полосу по жесткой шкуре, но атака была такой стремительной, что всадить клинок поглубже ему не удалось.

Дик отскочил. Гепарды тоже прыгнули в разные стороны. Зрачки их мерцали боевым огнем, хвосты были задраны вверх, но из разверстых пастей не вырывалось ни звука – игры кончились, начался бой, а в бою полагалось хранить молчание. Каа застыл, свернувшись широким кольцом в траве его голова чуть заметно раскачивалась, будто питон выбирал, куда нанести новый удар.

От рева разъяренной бестии у Дика заложило в ушах. Зверь поводил огромной головой, из-под широких когтей-копыт летели комья земли, пропитанная кровью слюна свисала с губ. Он явно не мог решиться, кого же терзать сначала – то ли наглого человечка с ножом, то ли зубастых проныр-гепардов, то ли огромную змею, чьи удары были посерьезней зубов и ножа. Правда, и эти удары не мнились саблезубу столь уж опасными – его ребер, будто вырубленных из камня, питон проломить не мог.

Однако Каа все же попробовал, нацелив новый удар под самое ухо. Нос у него был крепкий, но череп врага – еще прочней; и Дик в свой черед убедился в этом, пытаясь вонзить лезвие меж крохотных, пылавших бешенством глазок. Ши висел слева, на средней ноге кабана, Шу – справа, на задней, а питон, слегка ошеломленный своим последним выпадом, подсек передние. Совместными усилиями они свалили противника, но тот с гневным ревом взбрыкнул, мотнул головой, страшные челюсти лязгнули у самого запястья Дика, а через мгновение мальчик уже парил в небесах, подброшенный страшным ударом.

Дыхание у него пресеклось, руки и ноги одеревенели. Он решил, что умирает; вершины недалеких скал вертелись перед ним, а еще выше, в небесной голубизне, отплясывало огненную сарабанду солнце. Казалось, прошла целая минута, пока ему удалось вздохнуть, пока мир перестал дрожать и кружиться, вновь сделавшись устойчивым и прочным. Всхлипнув, Дик приземлился на ноги и машинально вытер нос – боль в боку терзала раскаленными клещами, по щекам текли слезы. Он знал, что не должен плакать, ибо Учитель Чочинга говорил в своих наставлениях так: день не видит слез воина, ночь не слышит его рыданий, и лишь в краткий миг рассвета могут увлажниться его глаза. Но должен он оплакивать только павших друзей и родичей, а не свои обиды и раны.

Друзья и родичи – то бишь Каа с двумя гепардами – были еще живыми, а потому Дик закусил губу и пощупал справа, под мышкой и пониже. Ребра оказались в целости, но под ними наливался багрово-сизым цветом чудовищный синяк, и вид его странным образом успокоил Дика. В былые годы тетка Флори лечила этакое наложением серебряной монетки, но здесь понадобился бы целый поднос – и одна мысль об этом подносе, полном льда и приятно холодящем, придавала бодрости. Дик покосился на саблезуба, перед мордой коего, отвлекая, метались Шу и Ши, пробормотал: “Ну, тварь, держись!…” – и начал отыскивать взглядом Каа.

Питон смотрел на него вопросительно, ожидая команды, точно в их пестрой компании именно Дик был старшим и от его решения зависело, лягут ли они костьми на этом зеленом лугу или вернутся домой с победой и честью. Глаза у Каа тускло мерцали, пасть приоткрылась, а перед ней метался узкий и длинный язык, будто змей хотел прошептать: вспомни!… Вспомни, что не клинок в руке, а я – главное твое оружие! Я, Каа! Я, могучий и стремительный! Я, живое копье и прочный аркан! Вспомни о том и скажи, что делать! Он вспомнил.

Губы Дика сложились трубочкой, раздался резкий повелительный свист – один из многих приказов, каким обучал его Наставник, – и в тот же миг они с питоном ринулись к кабану. Теперь Каа не старался ударить; быстро скользнув в траве, он обхватил хвостом средние ноги саблезуба, а клыками вцепился в складку на отвисающем животе. Новый свист, и челюсти гепардов сомкнулись у зверя на ушах, когти впились в толстую, заросшую бурой щетиной кожу; кабан яростно мотнул головой, но сбросить эти живые капканы не смог.

Дик Саймон по прозвищу Две Руки, воин из клана Теней Ветра, уже сжимал коленями его шею, заносил широкий длинный нож – и ярость пела в его душе, холодная ярость бойца, впавшего в транс цехара. Ярость, как утверждал Учитель, скует из воды топор, свяжет из травы копье, и отец говорил о том же, хоть и совсем другими словами – про биохимию, гормоны и адреналин. Слова были разными, а суть – единой, и сводилась она к тому, что всякое чувство полезно, если умеешь им управлять, если ты господин, а не раб своего гнева.

Дик помнил от этом – памятью тела, не разума. И оттого ярость не кружила ему головы, а удесятеряла силы, текла, как положено, от плеч к пальцам, переливалась в рукоять ножа, горячим потоком струилась по клинку. В этот миг, растянутый магией цехара, он ощущал и видел все: скрученное восьмеркой тело змеи, сковавшей саблезуба, бешеный высверк кабаньих зрачков, смертельную мощь челюстей, готовых сомкнуться на брюхе Шу, и стиснутый меж коленями горб каменных мышц. Эта живая броня прикрывала шейные позвонки, столь же каменно-твердые и прочные, соединенные упругими дисками хрящей, – панцирь, прятавший нить жизни, такой же хрупкой и уязвимой, как у любого живого существа. Теперь Дик знал, куда ему нужно нанести удар.

Нож опустился, проткнул толстую кожу загривка, прорезал плоть, преодолел пружинистое сопротивление хрящей – прочных, твердых, но уступивших гневному напору стали. Дик почувствовал, как содрогнулось тело саблезуба, и в ту же-секунду, будто нож разрушил магическое заклятие, возобновился стремительный бег времени. А его оставалось мало – ровно столько, чтоб убраться от этой полумертвой туши, не погубив ни себя, ни гепардов, ни древнего змея Каа. Он знал, что эти трое сейчас повинуются ему и без команды не отпустят кабана – так и будут держать, пока тот не растопчет их в предсмертной агонии. У друзей-животных были свои понятия о жизни, о смерти и долге перед человеком.

Пронзительно свистнув, Дик прыгнул – вверх и в сторону, перекувырнулся, встал на ноги. Кабан с протяжным ревом бил копытами в землю, оседая на круп, но Каа уже выскользнул из-под массивного тяжелого тела; раскачиваясь на хвосте, он холодно разглядывал умирающего врага. Ши, победно завывая, кругами носился в траве, а Шу зализывал царапину на брюхе – видать, свел-таки знакомство с пастью саблезуба. Дик подошел к нему, присел, раздвинул густой подшерсток и убедился, что знакомство оказалось не слишком близким. Шу облизал ему потный лоб шершавым жарким языком.

– Ты хороший парень, – сказал Дик, – и доблестно сражался. Пусть когти твои будут остры, зубы – крепки, а пасть всегда полна мяса.

При упоминании о мясе Шу воодушевился и лизнул Дика в нос. Ревнивый Ши, прекратив выписывать в траве пируэты, положил морду на плечо мальчика, потерся о щеку и взвизгнул, требуя своей доли похвал. Дик произнес нужные слова – не оттого, что так диктовалось Ритуалом Кровной Связи, но из любви и уважения. Впрочем, уважение было основой любого Ритуала, и даже оскорбляя врага – достойного врага, а не хищную тварь вроде саблезуба, – полагалось не забывать об этом.