Так вышло, что мне с юности попадались мужчины, не готовые сказать «я люблю тебя». Кому другому — утверждают, что говорили; с оговорками — пожалуйста. «Я тебя люблю, насколько вообще я сейчас способен любить» или «Не парься, я вообще всех люблю. И тебя, и жену, и кошечку нашу Марусю» — это лучшее, что удавалось услышать. Почему-то часто попадались раненые герои, непременно с незаживающей травмой от прошлых отношений, и неважно, было им тридцать два или двадцать три, буквально каждому кто-то успел погрызть сердце, сжечь его осинки и берёзки, и мне доставались одни головешки. Я чувствовала себя маркитанткой, разгуливающей после боя среди трупов. Ладно, хоть сапоги сниму, думала я. В этом есть драйв, но нет радости. У каждого на примете был какой-то идеал любви, и наши отношения до него всегда маленечко недотягивали. Вроде всё страстно, нежно, ослепительно — но там, ТАМ где-то было ярче и краше. Я же была здесь и сейчас, простодушно пахла теплом и карамельками и не умела сражаться с призраками, существовавшими то ли в прошлом, то ли в воображении.

Со временем смирилась, что это я урод какой-то, не умеющий вызывать любовь, не может же быть, чтобы у них у всех проблемы, ведь буквально каждый рассказывал о прежних своих пыланиях, а некоторые умудрялись влюбляться, уже встретившись со мной, — но всё не в меня. Значит, это консерватория виновата. Многие, правда, после нашего расставания принимались рассказывать, что это я была их единственной любовью, но я существо примитивное и желала прижизненных почестей.

Таково было положение вещей, когда на Форосе, возле реликтового можжевелового леса, я встретила очередного мужчину; он через поле шёл, а я приметила. Буквально через три дня после знакомства мы удалились вместе на Чуфут. Ну, вы знаете, в наше время это было принято, чуть что, сразу в пещеры. И там, у костра, он сказал:

— Такая фигня, птичка, что я, кажись, влюбился.

Знаете, я даже не расстроилась. Они все раненые, все. Этот вот влюблённый в кого-то, ну и что, мы всё равно с пользой проводим время. Хоть сапоги, да. Жаль, что он чувствует потребность поговорить об этом, но и жилеткой я привыкла быть тоже, такова часть ритуала. Поэтому я сделала доброе лицо и сказала:

— Сочувствую, а в кого?

— В тебя [дура], — несколько удивлённо ответил он, не озвучив даже последнее слово. Но ему действительно казалось странным уточнять, если уж мы удалились на Чуфут вместе.

Что сказать? Я подумала, что он либо неталантливый лжец, либо идиот, и не поверила. Но он не менял показаний ни в следующие несколько лет наших регулярных встреч, ни после свадьбы. Так и стоит на этом до сих пор.

Именно поэтому мой поиск героя носит исключительно лабораторный характер (и не надо больше слать мне свои резюме). И только поэтому я знаю точно: герой должен однажды сказать своей женщине «я тебя люблю». Недостаточно иметь высокую любовную потенцию и испытывать чувства внутри себя, надо ещё иметь храбрость произнести это вслух. Это крайне опасно. Да, она потом способна потребовать доказательств; да, она рассобачится и перестанет трястись от страха, что её бросят; она вообще от этого может захотеть замуж. Но он всё равно должен, при условии, что правда любит, конечно (если нет, то это просто чужой герой).

А иначе я не играю.

Всегда считала лучшей мужской частью, как бы это сказать, туловище. О, я знаю, некоторые ведущие специалисты со мной не согласятся и станут говорить о Крепких Мужских Руках или вовсе о мозгах. А я человек простой и дорожу базовыми ценностями.

Но потом пришло в голову поспрашивать мужчин, что им самим-то кажется важным. И я услышала неожиданное.

Они, оказывается, чрезвычайно серьёзно относятся к тому, что, по их мнению, и делает из человека мужчину, — к своим принципам.

Кажется, наличие п. обеспечивает им самоуважение и ощущение некой самостоятельности. Если я следую своим п., значит, мною не манипулируют.

Эта шокирующая информация заставила меня даже подумать некоторое время!

Во-первых, автоматически вспомнила фразу Битова, что «хищника надо ласкать по оружию» (в книжке он приговаривал это, гладя ворону по клюву и по когтям). Значит, хвалить героя надо за то, чем он гордится. В своё время дорогая подруга научила, что мужчина беззащитен перед грубой лестью. Я проверяла — да. Когда-то для своего удовольствия и прокачки жизнепонимания брала интервью у сорокалетних успешных чуваков; составила длинный список вопросов — и через каждые восемь — десять делала пометочку «гр.л.» — чтобы не забыть. Самое простое, что тут можно сказать: «Удивительно, но вы, кажется, единственный мужчина, который не ведётся на грубую лесть!» Практически все розовели, говорили — даааа, меня этим не возьмёшь! я нечувствителен! — и становились как воск. Один только на моей памяти ответил «бгг», и с тех пор я его боюсь.

Следовательно, столь же беспроигрышной репликой может быть фраза: «Ваши принципы, они такие большие и твёрдые!»

А во-вторых, вдруг поняла, что мужчины, пожалуй, правы.

Со стороны всегда воспринимала п. как стальную пластинку, вшитую в мозг. Бывает, общаешься с неглупым человеком, сначала много смеёшься, но постепенно разговоры заходят о более тонких вещах, и вроде очевидна интеллектуальная близость, а потом вдруг с мерзким металлическим звуком — бздым! — ты наталкиваешься на железку. И глубже тебя не пускают, потому что есть понятия, с которыми он играть не готов.

У дураков эта пластинка закопана очень мелко. Буквально две-три фразы, и чайник закипает: неужели непонятно! как вообще о таком можно говорить! все нормальные/порядочные люди думают только так! — это очевидные маркеры идиота.

Умный человек допускает разнообразие мира и даже — вот ужас-то — правомерность точек зрения, отличных от его. До определённого предела. Когда-нибудь и он перестаёт пружинить, гнуться и отвечать уклончиво «да, это вариант нормы», — верный знак, что вылезли они, п. Человек тогда вовсе не тупеет на глазах, но делается непреклонен.

Не могу сказать, что мне совсем чужды п. Буквально сегодня. Хотела купить чистую майку, но моего размера была только исчерна-синяя. Девушка, говорю, нет ли такой S, но совсем чёрной? А она мне спокойно отвечает страшную вещь: да вы посмотрите, синего оттенка почти незаметно, только если их рядом положить. Я окаменела лицом и ушла. Потому что есть же какие-то границы! Именно в таких случаях я восклицаю: «Не могу попуститься принципами!» (нет, не опечатка) — по-моему, очень ужасная фраза.

А в остальном вполне допускаю варианты.

В связи с этим, представляя своего героя, конечно, первым делом вижу циничного товарища по играм, лёгкого и текучего. Но потом понимаю, что мне не нужна «вторая я», и с одной-то не знаю что делать. Я хочу другого, чтобы он был не такой. Не воск в пальцах, не андрогин и даже не бессмертная солнечная пыль, способная ненадолго принять любую форму. Пусть он будет уязвимым и временами утомительно серьёзным, зато у него останется какая-то недоступная для меня однозначная ценность. Такая фундаментальная штука, об неё сам владелец способен разбить лоб, но на которую он сможет опереться, если совсем беда и ничего постоянного вокруг не осталось.