– Чемодан мне положить в багажник? – спросил Марти.

Водитель повернулся назад.

– Сзади достаточно места, – проговорил он. Уроженец Вест-Индии, одетый не в шоферскую ливрею, а в кожаный открытый пиджак на пуговицах, оглядел Марти с ног до головы. На его лице не было ни тени дружелюбной улыбки.

– Лютер, – сказал Той, – это Марти.

– Положи чемодан на переднее сиденье, – ответил водитель и, потянувшись, открыл переднюю дверь. Марти вышел, запихнул свой чемодан и пластиковый пакет с личными вещами на переднее сиденье рядом в пачкой газет и залапанной копией «Плейбоя», затем сел назад и захлопнул дверь.

– Незачем хлопать, – проворчал Лютер, но Марти едва обратил внимание на его слова. «Не слишком многих зеков забирали от ворот Вондсворта в „даймлере“. Может быть, теперь я наконец-то обрету почву под ногами», – думал он.

Машина выехала из ворот и повернула налево, к Тринити-роуд.

– Лютер работает в имении два года, – сказал Той.

– Три, – поправил тот.

– Разве? – переспросил Той. – Значит, три. Он возит меня и мистера Уайтхеда, когда тот выезжает в Лондон.

– Больше ничего не делаю.

Марти поймал взгляд водителя в зеркальце.

– Ты долго пробыл в этом говнюшнике? – внезапно спросил тот без тени смущения.

– Достаточно, – ответил Марти. Он не собирался ничего скрывать – в этом не было смысла. Он ждал следующего нескромного вопроса: за что ты попал туда? Но его не последовало. Лютер переключил свое внимание на дорогу, очевидно, полностью удовлетворенный ответом. Марти почувствовал облегчение от прекращения разговора. Все, что ему было нужно, – это смотреть на этот новый прекрасный мир, пролетающий мимо, и впитывать его в себя. Люди, витрины магазинов, рекламы, он с жадностью впивался глазами во все мелочи, какими бы незначительными они ни были. Его глаза прилипли к окну. Так много было всего и он не мог отделаться от ощущения, что все это огромный спектакль, что все люди на улицах, в машинах – актеры, нанятые безупречно исполнять свои роли. Его разум, пытаясь переварить весь огромный бурный поток информации – с каждой Стороны новый вид, на каждом углу новый поток людей, – просто не мог воспринимать эту реальность. Это все срежиссировано, говорил ему его мозг, это все ненастоящее. Какая-то полудетская часть его сознания – та часть, которая, закрывая глаза, считает себя спрятавшейся – отказывалась верить в существование того, что она не видит. Взгляните, все эти люди ведут себя так, как будто они всегда жили без него, как будто мир продолжал существовать, пока он был заперт.

Конечно, здравый смысл говорил ему о противоположном. Что бы ни воображали его возбужденные и перегруженные чувства, мир стал старше и, возможно, утомленнее с того момента, когда они виделись последний раз. Ему придется обновить свои отношения с ним – узнать, как изменилась его природа, вновь изучить его этикет, его обидчивость, его возможности для удовольствия.

Они пересекли реку по Вондсвортскому мосту и проехали через Эрлс Корт и Шефердс Буш на запад. Был день пятницы, движение было интенсивным; народ спешил домой на уик-энд. Он нахально таращился на лица людей в машинах, стараясь определить их профессии или пытаясь поймать взгляды женщин.

Миля за милей чувство новизны, которое он испытывал вначале, стало притупляться, и, к тому времени, как они достигли дороги М40, он начал разбираться в спектакле. Той клевал носом в углу заднего сиденья, положив руки на колени. Лютер был занят дорогой.

Только одно событие замедлило их движение вперед. Не доезжая двадцати миль до Оксфорда, они услышали рев сирен и заметили впереди мигающие голубые огни, сообщающие о несчастном случае. Движение машин замедлилось, они напоминали процессию плакальщиков, останавливающихся, чтобы прикоснуться к гробу.

Автомобиль, следующий по восточной полосе, пересек разделительный бордюр и столкнулся лоб в лоб с фургоном, едущим навстречу. Западная полоса была полностью блокирована остатками крушения и полицейскими машинами, и проезжающим приходилось сворачивать на обочину, чтобы объехать место катастрофы. «Что там такое? Вам видно?» – спросил Лютер, который был слишком занят лавированием в потоке машин, следуя указаниям регулировщика. Марти постарался описать сцену как можно подробнее.

Человек с залитым кровью лицом (словно кто-то разбил большое кровавое яйцо у него на голове) стоял посредине этого хаоса, остолбеневший от шока. Позади него группа людей – полиция и, по-видимому, спасенные пассажиры – скопилась вокруг изуродованной передней части автомобиля, пытаясь говорить с кем-то, запертым на сидении водителя. Фигура была сгорблена и неподвижна. Когда они проползли мимо, одна из пострадавших, чье пальто было забрызгано ее – или водителя? – кровью, отвернулась от машины и стала аплодировать. По крайней мере, Марти именно так воспринял хлопки ее ладоней друг об друга. Казалось, будто она находится в том же заблуждении, что и он недавно: что все это просто иллюзия – и вот-вот все вернется на свои места. Он хотел высунуться из окна машины и сказать ей, что она заблуждается, что это реальный мир. Но она и так узнает об этом, ведь так? И для печали времени будет предостаточно. Но сейчас она продолжала аплодировать...

Приют, как знал Уайтхед, – вероломное и предательское слово. С одной стороны, оно означало убежище, место, где можно было спрятаться, где было безопасно. С другой – его значение искажало само себя: приют означало сумасшедший дом, дыру, в которой хоронили себя сломанные умы. Однако, напомнил он себе, – это лингвистическая шутка, не более. Тогда отчего двусмысленность приходила ему на ум столь часто?

Он сидел в чересчур удобном кресле перед окном, где он теперь проводил каждый вечер, наблюдая, как ночь начинает прокрадываться на лужайки, и размышляя, не слишком утруждая свой мозг, а том, как одна вещь становится другой, как трудно полагаться на что-то. Жизнь – это бизнес наугад. Уайтхед получил этот урок годы назад из рук мастера и никогда не забывал его. Награждали ли тебя за хороший труд или сдирали с живого кожу, – все это было вопросом везения. Нет нужды продираться сквозь системы чисел или божественных провидении, в конце концов они все равно ни к чему не приведут. Судьба благоволит человеку, способному рискнуть всем за один бросок костей.

Он делал это. Не один раз, а много в начале его карьеры, когда он только еще закладывал основы своей империи. И благодаря этому необычному шестому чувству, которым, он обладал, – способности предвидеть результат броска костей, риск всегда достойно оплачивался. Другие корпорации имели своих виртуозов: компьютеры, просчитывающие вероятности до десятого знака, советники, державшие руку на пульсе бирж Лондона, Токио и Нью-Йорка, но все они терялись в тени инстинкта Уайтхеда. Когда нужно было уловить момент,почувствовать ту связь времен и возможностей, которая могла превратить хорошее решение в великое, банальность – в гениальный ход, не было никого выше старика Уайтхеда, и все умные молодые мальчики в руководящих кабинетах корпорации это знали. Прорицательский совет Джо все еще должен был быть получен прежде принятия значительного решения или подписания контракта.