— Ненадолго, только на год. И мама обязательно приедет на Новый год.

Лиза, не в силах сказать ни слова, медленно покачала головой.

— Но с другой стороны, — снова заговорила бабушка, пряча глаза, — маму очень тревожит то, что ты съехала на тройки.

— И папу тоже, — торопливо вставил дед. Бабушка быстро кивнула.

— Да, маму с папой. Ты бы постыдилась, ведь отличницей была, а тут вдруг распустилась! Прогулки эти… Разве ты не понимаешь, что если друзья мешают тебе учиться — то это плохие друзья, дурная компания? Скоро докатишься до…

Тетя Нина громко кашлянула, и бабушка растерянно замолчала.

— Через два дня я еду в Черноводск, — заговорила, наконец, гостья, увидев, что старики совсем потеряли нить разговора. — У твоей бабушки есть возможность достать на тебя билеты, и ты могла бы поехать со мной.

— Но мы не уверены, что тебе стоит туда ехать, и хотим, чтобы ты осталась с нами, — добавила бабушка, и улыбка, появившаяся было на Лизином лице, снова погасла. — Но ты уже взрослая девочка, так что решать тебе. Поступай, как знаешь.

Бабушка замолчала. Вид у нее был холодный и слегка обиженный. Лиза растерянно замерла. Ловушка, это была ловушка, вроде того дурацкого вопроса, который так любят задавать взрослые: кого ты больше любишь, маму или папу? Это была привычная, мелкая мышеловка… но теперь на пути Лизы лежал настоящий капкан. Ей так хочется уехать к родителям, — но если им это неудобно, это будет так… эгоистично. А эгоисткой быть нехорошо. Что важнее: не мешать родителям или не расстраивать их плохими оценками? Сказать бабушке, что она не хочет с ними жить, — или не вернуться в дом, по которому так скучает, и увидеть маму только на новый год? Кто разозлится и обидится на нее больше? Чья обида… опасней?

— Лизааа, выходи! — донесся с улицы крик, и она вжала голову в плечи, узнав голос Ленки.

— Я хочу домой, — прошептала она, глядя на тетю Нину и изо всех сил стараясь не заплакать. — Пожалуйста.

Дед пожал плечами и развернул газету, а бабушка поджала губы и скорбно качнула головой.

— Беги, тебя подружки зовут, попрощайся, — сказала она. Лиза быстро кивнула. Схватив куртку и сунув ноги в сапоги, она выскочила за дверь.

— Какая все-таки черствая девочка, — успела услышать она.

Дверь захлопнулась. Лиза спустилась на несколько лестничных пролетов, уселась на ступеньку и разрыдалась, пряча лицо в коленях.

Может, надо было ослушаться поморника и прогнать того человека, думал Петр. Может быть, зря он открыл тогда дверь и впустил надежду. Хватит ли у него теперь сил?

Они сидели на его кухне. Один — угрюмый, настороженный. Второй с деланным равнодушием разглядывал чайник с отбитой эмалью и бубен, висящий на стене, и все говорил, говорил.

— …Вы же знаете, Петр, как птицы вцепляются в скалу.

— Знаю.

В ответ на слова пришлого чайки, кружившие на помойке за домом, закричали согласно и коротко — раз, другой. Мелькнуло за окном рыжеватое крыло, оранжевый и блестящий, как сердолик, глаз. Петр вздрогнул. Не просто чайка — поморник, редкий гость в городе. Будто глянул в душу, проверил, подсказал — не гони. Выслушай.

— Пока они только выбирают место, чтобы усесться, их легко спугнуть. Но уж если уцепились когтями за камень, то намертво. Могут и крылом ударить, если попытаться прогнать.

— И клювом.

— Именно. Не буду тянуть. Знаю, вам не слишком нравится Черноводск. Ваш отец был большим человеком, а вы…

— Да.

Он оглядел пузырьки на столе, эмалированную кружку, почерневшую от чайного налета, дешевые трикотажные штаны, вздувшиеся пузырями над тощими старческими коленями. В его квартире пахло лекарствами и вареной картошкой, и совсем чуть-чуть — мокрыми шкурами.

— Вам оставалось только мстить. Всем известно, что погода в Черноводске всегда хуже, чем парой километров в любую сторону. Здесь почти не бывает солнца, бураны обрывают провода, а лето — промозглое и сырое. Плохое место, говорят люди. Но им все равно. Ваша месть для них — что укусы комаров.

Петр молчал. Его собеседник, неведомо как появившийся в совхозе, почтительно расспрашивавший об «отцах племени, что хорошо знают местный фольклор», не нравился ему. Дети Поморника совсем оглупели, раз дали ему адрес. Он тоже был человеком города — хитрым и слабым, его цели были непонятны, а слова — мутны. Но он знал слишком много.

— Только если вы считаете, что они уже зацепились за скалу, захватили и перекроили под себя вашу землю и ваших людей, то вы ошибаетесь. Это они лишь примерялись. Месторождения истощаются. Если не будет нефти — люди города уйдут. Они не захотят здесь жить. Плохое место…

— Знаю.

— И детям Поморника снова понадобится тот, кого слушают чайки.

— Да.

Он смотрел из-под опущенных век, как чужак, морщась, тянет из кружки пахнущую веником жижу — Петр нарочно распечатал пачку гнусного краснодарского чая, нарочно дал алюминиевую кружку, обжигающую губы. Этот пришлый знал его тайные мечты, и Петру это не нравилось, сильно не нравилось.

— Но теперь на шельфе решено ставить буровые. И если им позволить…

— Откуда вы пришли? — спросил Петр. Его собеседник недовольно повел плечами, но старик уже не мог остановиться. — Таких ботинок, как у вас, нет даже у больших начальников, и курток тоже, и ваши часы… — он ткнул в электронный циферблат, похожий на небольшое колесо от трактора. Его собеседник невольно одернул рукав. — Так откуда вы?

— Из очень большого города. Из Москвы.

— Вы думаете, я старый человек, совсем глупый? Думаете, раз я здешний — так совсем дурак? Я охотник, я умею замечать следы и различать двух мышей из одного помета. И я смотрю телевизор. Таких, как вы, нет ни в Москве, ни за границей.

Его собеседник смутился, отвел глаза, и Петра охватила злобная радость.

— А если я сейчас позвоню в милицию, что вы им расскажете? — спросил он.

— Придумаю что-нибудь. А вы так и останетесь нищим, никому не нужным пенсионером.

Петр пожал плечами. Отвращением нахлынуло волной. Что ему надо, этому человеку? Зачем он приехал, откуда?

— Вы хотите, чтобы люди города ушли из этих мест. Я хочу, чтобы разработка шельфа прекратилась.

— Почему? Вы же любите нефть, обожаете нефть… вы, любители мертвечины, которой побрезгует даже росомаха. Я видел, как люди, которые работают на буровой, обливаются ею и смеются от радости. Всем вам, городским, нужна нефть, разве не так?

— Не всем. Есть люди, которым надо это остановить. Вам не нужно знать, почему.

— Тогда зачем вы говорите все это мне?