Как закончил Харитон свои действа, приказал князь привести к себе жену старшины его изувечившего красавицу Акулину. Приволокли ее ратники, к ногам князя бросили связанную, ибо сама она идти отказалась. Рядом встали, факелы смолистые подняв. Осмотрел ее Вельямир взглядом похотливым, но потом отвернулся брезгливо: вся в грязи была измазана девица, платье ее истрепалось в дороге и от дождя намокло. Волосы спутались в комки. В свете мерцающем смотрела она в лицо Вельямиру с ненавистью, словно затравленная волчица.

– Что-ж идти ко мне отказалась по доброй воле, красна девица? – вопросил князь киневский, – я хоть и страшен во гневе, но отходчив. И для всякого слово свое найду. Встань!

Но Акулина осталась лежать на полу земляном, зубы сжав.

– Встань, змея! – крикнул Вельямир, ткнув ее носком своего красного сапога в бок, так, что сжалась Акулина, – Муж твой, десницы меня лишил. Но я в том тебя не виню. За такую красоту и жизни не жалко. И все же – враг он мне даже после смерти, а я отмщения жажду.

Прошелся Вельямир по светлице широкой, злобно в бороду усмехаясь.

– Думал я тебя к себе в невольницы определить, чтобы телом твоим услаждаться без меры, да только передумал. Хотел тебе в отместку за мужа ноздри вырвать, да залить в рот железа текучего, али к четырем скакунам привязать, чтоб скакали они в разные стороны до тех пор, пока не разорвут на части твое тело белое. Еще мыслил завести тебя нагой в лес да оставить не съеденье диким зверям, медведям голодным, да волкам, али в муравейник бросить. Но не нашла во всех помыслах сиих душа моя долгого удовольствия от содеянного. Как ни кинь – везде тебе помирать надо скоро, да только вместе с тобой твоя жизнь и ненависть помрет, а моя еще может останется. И культяпка эта мне до конца дней моих памятна будет.

Вельямир остановился, посмотрел в синие глаза Акулины, что светились злобой открытою, протянул ей культяпку пред светлы очи и молвил:

– А потому измыслил я следующее дело: я отдам тебя, девка, за муж.

И увидел Вельямир в глазах Акулины страх.

– Не боись, не за ведмедя дикого отдаю. За мужа видного, богатого. Роду знатного.

– Был у меня муж, а коли ты убил его, собака, так другого мне не надобно! – крикнула Акулина, доселе молчавшая гордо. Волосы ее мокрые черные по плечам разметалися. Подивился Вельямир ее красоте сызнова, но решение уже принял.

– Быть тебе, девка гордая, женою купца Афони.

Содрогнулась красавица Акулина при словах сиих княжеских. Купца Афоню, меха Вельямиру поставлявшего, знали далеко за пределами Киневскими. И нрав его буйный был хорошо известен даже в деревнях окрестных мужикам и бабам лесным. Оттого и содрогнулась Акулина, словно гадюка мерзкая ее ужалила, и затряслась всем телом от ужаса обуявшего. Отдавал князь Вельямир ее в жены лютому извергу жизнь с которым была хуже смерти.

А князь киневский только ощерился довольно – видит как проняло Акулину сие известие радостное. Велел Вельямир выволочь жену старшины на крыльцо красное терема, откуда волю свою люду вольному и подневольному объявлял по обыкновению. И велел народ весь согнать к крыльцу сему немедля. Подхватили ратники Акулину под белы рученьки и поволокли куда князь велел. Двое стеречь ее остались, а остальные по Киневу разошлись, факелами трескучими махая, да орать начали во всю глотку, народ созывая на скоп великий. Не прошло и времени малого, а вкруг крыльца резного, входом главным в палаты царские служившего, волновалось море голов людских. Как говаривали: народу сошлось – тьма. Яблоку наливному негде упасть было. И гомонили люди на лады разные толкуя о чем князь говорить будет, ибо никогда ранее Вельямир не созывал народ посреди ночи темной. Одни кричали, что вольную князь решил дать своим холопам, поскольку явилось ему во сне от Перуна известие, что, мол, надо свободу дать. Другие баяли, что ворог на них идет воевать тьмой тьмущей, не то половцы, не то полчища ханов аварских, и князь велит ополчение собирать из народу. Третьи вспоминали о Вячеславе, князе великом солнцеградском, коему надлежало подчиняться всем остальным князьям удельным, и коему Вельямир не подчинялся. Жил Вельямир в лесах отдаленных. По своей воле творил, что хотел, разоряя селения окрестные, многие из которых, особливо дальние от Кинева, под солнцеградские владения подпадали. И давно уже обитатели Кинева лесного ожидали Вячеслава с дружиною в гости. Ожидали по-разному. Кто с ненавистью, а кто и с тайной радостью в сердце, надеясь на избавление от изверга. Но и те, и другие сходились на том, что Вячеслав – князь непонятный, неправильный. Ибо по собственной воле отдался он вере в одного Бога. Ну разве может на этакой земле, где лесов и рек несчетно, горы имеются во множестве, люду разноплеменного обитает тьма, один Бог со всем справиться? Киневляне веровали в идолов, коих насчитывалось не менее дюжины. Кто землею правил, кто лесами, кто болотами бескрайними, а кто из идолов на небе высоком обосновался. И каждый жаждал дань с людей получать. На урожай, на погоду сносную, на обережение от лихоманки, на рождение чад во множестве. Князь Вельямир был между людом и идолами звеном связующим, и дань сию передавал. Только идолы не все принимали – задобрить их было не просто. А все, что идолы отвергали, Вельямир у себя оставлял. Народ киневский на глаза зоркий, хотя и в лесах обретается, замечать стал, что в энтом году ни урожая, ни детишек можно было и не ждать – идолы почитай все князю оставили, ничего принимать не захотели. Запечалились люди. И вот вдруг князь позвал их посреди ночи к себе на двор. Не иначе – приняли идолы жертвы обильные и Вельямир решил народ известить о деле сием радостном. Да только не о том заговорил князь, на крыльце появившись.

Была на нем одежа красная, золотом расшитая. Блестело золото в свете факелов. Дрожал пламень, и за князем тени колыхались чудные. Вышел Вельямир вперед на крыльцо, поднял вверх десницу целую, и, растворив рот, молвил.

– Слухай меня народ мой лесной. Собрал я вас на скоп великий для того, чтоб волю свою явить. Решил я завтра свадьбу сыграть великую, вам на забаву.

Зашевелился народ, загомонил: «Чем еще решил князь потешиться? Али мало ему своих девок-невольниц, али взаправду решил остепениться?«. Да только обманулся народ.

– Не я невесту беру, не гомоните. Выдаю я бездомную девку Акулину за муж за купца добра молодца Афоню, что меха мне в терем доставляет. А вас всех ввечеру на пир великий зову. Гулять будем!

Замерло людское море. Стих гомон шумливый. Приумолкли балагуры. Знали все кто таков этот Афоня, и, хотя не многие ведали про Акулину, кто она и откуда, да только девицу жалко было, ибо не бывать ей довольной судьбиной своей. По доброй воле никто за энтого ирода не шел. Так значит, ежли Вельямир приневолил, и никак ей от жениха дикого не отвязаться, то в пору самой в петлю лезь. Никто с купцом Афоней долгого житья не вытерпит. А не наложит девка руки на себя, так Афоня жизни лишит. Али изувечит непоправимо, красоты лишив. И раздался в тишине народа молчавшего плачь громкий. То рыдала Акулина о свой судьбе.

Подхватили ратники девицу по княжескому знаку, уволокли в терем. Велел Вельямир народу расходиться по избам и землянкам, как вдруг показалось всем, что хохот раздался с небес темных, кои были облаками низкими затянуты. Три раза смеялись идолы ужас вселяя в души, а потом перестали. Народ на землю повалился в страхе великом, и подыматься стал только тогда, когда ратники княжеские пинками да копьями разгонять его стали. Сам Вельямир на небо глянул и скрылся в тереме своем, словно и не услыхал ничего.