— Как ты это сделаешь?

— Как-нибудь. Вся наша жизнь, дорогой Пьер, стоит на «как-нибудь». Может быть, я использую для этого своего обожаемого Джакомо. Или того немца. Но вообще он мелкая сошка. Что-нибудь да придумаю.

— Как ты получишь сами документы?

— Как-нибудь. Попытаюсь через Крюндера, это фамилия абверовца. Он, если я верно расшифровала его намеки, тоже интересуется мнением Идена по целому ряду острых вопросов. Почему бы ему их не украсть, эти бумаги? Хотя, конечно, проще купить. Кстати, я еще ни разу не шантажировала Трайдена. И когда я ему объявлю, что его жена шпионка, пусть подумает, что с ним будет, если это обстоятельство вдруг узнает не только он.

— Ты не боишься, что в лучшем случае он с тобой тут же разведется?

— Ха! Это я с ним разведусь. Рано или поздно это все равно произойдет.

— Поживи пока с ним, не торопись.

— К черту Трайдена, я устала от него в Лондоне. Нам нужно использовать досье, продемонстрировать нашу о нем осведомленность и договариваться с англичанами против бошей.

— Это дело Кэ д'Орсе.

— Но наше дело — подготовить к этому Кэ д'Орсе. Или я не права?

— Ты умная девочка. Доставай досье, если сумеешь. Но мы, увы, еще не знаем, на что способен Сарро, он правый, из радикалов. Вдруг он, как и Лаваль, скажет, что ради франко-германского сближения готов «вернуть русским их бумажку»? Имея в виду договор? Надеюсь, он этого не сделает, зная о намерениях немцев вступить в Рейнскую зону. В Лондоне об этом говорят?

— Почти нет. А это серьезно?

— По моим данным — весьма. Будем рассчитывать на благоразумие Гитлера. Он не может сбросить со счетов наш договор с Советами. Утром, кстати, палата депутатов проголосовала за ратификацию, знаешь?

— Я слушала радио. Лаваль был большой свиньей, и я рада, что его скинули. Но как бы и Сарро не договорился с бошами. Они его потом обманут, и мы станем беззащитны, — в безмятежных и прекрасных глазах Одиль промелькнул ужас. — Не могу забыть, как был рад Лаваль, когда после похорон Пилсудского встретился с Герингом. Лаваль просил у Геринга гарантий мира Франции и ее союзникам. Но Геринг о Польше и Чехословакии даже слушать не стал. И разве сейчас, когда немцы стали сильнее, он захочет слушать об ущемленных интересах Франции? Теперь об итогах моего задания. Кодовая фамилия агента абвера в польском Генштабе Марковский, через него идут в Германию сведения о структуре, дислокации и вооружениях польской армии и о районах развертывания вооруженных сил в случае мобилизации. Марковского нужно убрать.

— Не давай мне советов, — усмехнулся Шантон. — Лучше подумаем, где бы нам вечерком поужинать.

— Только без завтрака, — улыбнулась Одиль. — Я мечтаю разбогатеть за счет «сюртэ» и жить совершенно одна.

— Это у тебя не выйдет.

Одиль внимательно посмотрела на патрона. «Конечно, — подумала она, — конечно, не выйдет. И сейчас он скажет, что любовь, материнство и все такое прочее — романтические грезы гимназистки, а я — явно не гимназистка».

Но Шантон сказал другое:

— Под каким именем ты живешь в Англии? Миссис Трайден?

— Увы, англичане называют меня так. Хотя по документам я Картье. Мужья приходят и уходят, а фамилия — категория постоянная.

— Плоская острота. Тебе нужно затесаться в кружок любовницы короля Эдуарда. И это хорошо, что англичане знают тебя под англосаксонской фамилией. Может быть, там ты не только наберешься некоторых интересных сведений, но и найдешь ход к документам Идена. С этим досье ты хорошо придумала. Сама придумала? — Одиль на секунду задержалась с ответом, что не ускользнуло от полковника, потом небрежно кивнула. — Вот и славно… Что я всегда ценил в тебе, девочка, это творческое начало. Настороженность Идена, может быть, притормозит и иные симпатии наших политиков. У нас же привыкли оглядываться. Нет пророка в своем отечестве… Ну а чтобы тебе было легче достать эти бумаги, вот тебе другие бумаженции, — Шантон усмехнулся. — Мотай себе на здоровье франки на маленькие побрякушки, как это умеете делать только вы, парижанки… Знаю я твои слабости, знаю… — он подмигнул ей. — Ну, так что? От ужина, переходящего в завтрак, ты отказываешься? Тогда пойдем просто посидим где-нибудь. Но прежде я хочу предупредить тебя, операция с бумагами Идена может иметь слишком серьезные последствия.

— Для сюртэ — прежде всего финансовые. Ввязываясь в это дело, я должна рассчитывать не меньше чем… — и Одиль назвала сумму, от которой у Шантона округлились глаза. — Должна же я вознаградить тех, кто достанет эти бумаги! — она зло фыркнула. — Это тоже в интересах Марианны… Или вы считаете иначе?

Шантон молча смотрел на Одиль. О чем она думает! При всех романтических замашках она до противного практична. Или женщина, работающая в разведке, не может быть иной?

— Не нажимай на меня, девочка, — тон был осаживающий. — Конечно, платить придется, и, вероятно, немало. Но потом, когда дело будет сделано, а на первоначальные расходы у тебя найдется. Я хочу сказать о других последствиях предприятия. Не провали эту акцию. Постарайся вытащить каштан из огня чужими руками. Провал может оказаться глубоким и, не дай бог, последним. Я до сих пор не могу простить себе тридцать четвертого года.

Одиль поняла — Шантон имеет в виду марсельское убийство. Она тогда узнала, кто готовит акцию «Тевтонский меч», это был помощник германского военного атташе в Париже Шпейдель. Стоило лишь нейтрализовать его… Но Одиль была тогда настолько мелким агентом, почти осведомителем, что ее оглушающую информацию о предстоящем покушении на югославского короля Александра и министра иностранных дел Франции Барту никто не принял всерьез. Прошла она и мимо внимания полковника Шантона.

А Шпейдель поработал! Толпа, приветствовавшая короля и министра иностранных дел, сдерживалась отчего-то только полицейскими, поставленными через десять метров друг от друга вместо сплошного кордона, как положено. Кортеж двигался со скоростью четыре километра в час, а не двадцать, а именно такая скорость предусмотрена протоколом для продвижения глав правительств, глав государств. Мотоциклистов не было, хотя по протоколу полагалось их сопровождение. Почему? Сотни раз задавались потом эти «почему». Марсельская мэрия отказалась выставить кордон и предоставить королю надежную охрану по той причине, что, по их мнению, военизированная охрана могла произвести плохое впечатление на избирателей как раз накануне парламентских выборов! Разве это объяснение? Но разве мог дать другое заместитель мэра Марселя Сабиани, если он принял от Шпейделя энное количество сотен долларов? Полковник Шантон ехал на лошади у самого автомобиля с королем и Барту. Раздались выстрелы. Король упал, а Барту был ранен, и рукав его черного сюртука разбухал от крови. Шантон убил стрелявшего — Каламеля, усташа, члена так называемой Внутренней македонской революционной организации. Но больше ничего Шантон сделать не мог, он только убил этого преступника, и толпа растерзала труп. Карета «Скорой помощи» приехала через три четверти часа, когда король Александр уже скончался, а Луи Барту потерял почти всю кровь. А ведь министру было уже за семьдесят. На операционном столе Барту спросил, как чувствует себя король. «Он цел и чувствует себя хорошо», — ответил врач, понимая, что Барту уже не суждено узнать правду. Барту вдруг сказал: «Я ничего не вижу, где мои очки?» — и рука, потянувшаяся к лицу, чтобы найти очки, бессильно упала. А полковника Шантона потрясло еще и то, как Одиль, умная, проницательная, по-своему тонкая женщина из интеллигентной семьи, пройдя все круги марсельского дна, добыла такую точную информацию. Вскоре мадемуазель Картье стала одним из самых ценных сотрудников полковника Шантона.