Юля радостно захлопала в ладоши. Он слез с коляски и торжественно вручил ей свой дар. Юля понюхала черемуху и чихнула.

— Знаешь, а мне еще никто никогда не дарил цветов!

— Вот мы оба с тобой поправимся, выберемся из больницы, и тогда я буду дарить тебе цветы хоть каждый день.

— А где ты будешь их брать?

— Ну не в садах же воровать! Это уж я тут, по бедности нашей… Покупать я буду тебе цветы, Юлечка.

— А деньги?

А деньги я заработаю. — Роман пошевелил пальцами и только сейчас заметил, что руки у него уже не отечные. — Давно я не упражнялся по-настоящему, надо больше играть. Святослав Рихтер говорил: «Если я не играю один день — это замечаю только я сам, если два дня — это замечает моя жена, а если три дня — это слышат все слушатели в зале».

— А сегодня вечером ты поиграешь для меня?

— А как же! И мы вместе споем твою любимую песенку.

И так оно и было: они вернулись с прогулки, пообедали и отдохнули, а вечером Роман отвез Юлю в конференц-зал и играл для нее, и они пели вместе колыбельную Умки.

И оба не знали, что это была их последняя прогулка и последний концерт.

* * *

А на другое утро у Юли началось сильное, до тошноты, головокружение. Пришла врач, посмотрела, помрачнела, назначила какие-то уколы, а назавтра на обходе был профессор, почитал результаты последних анализов, тоже тщательно осмотрел Юлю и распорядился перевести ее в отдельную палату.

Роман подстерег профессора Привалова возле его кабинета и спросил:

— Дмитрий Алексеевич! Юле Качуркиной очень плохо. А нельзя прямо сейчас использовать лекарство — то, которое у нас уже есть? А там мой знакомый пришлет еще. Может быть, натулан поможет?

— Нет, Роман, сейчас не поможет. Слишком ослаблен организм.

— А операция поможет?

— В таком состоянии опухоль трогать нельзя, она сейчас очень агрессивна.

— Что же делать?

— Надеяться на чудо и поддерживать организм: если это обострение пройдет и наступит спокойный период — тогда сразу начнем натулан.

— А мне можно сидеть с Юлей?

— Конечно, можно и даже нужно. Я распоряжусь, чтобы тебя не гоняли.

— Спасибо…

— Это тебе спасибо, Роман. Самое большое, что можно сделать для человека в таком состоянии, — это окружить его любовью, обернуть его ею, как младенца теплой пеленкой, и постараться, чтобы у него на душе было спокойно. А мы постараемся избавить твою Юлю от боли.

— Вы все-таки думаете, что это конец?..

— Не знаю, друг мой, не знаю. Давай будем надеяться на лучшее, но готовиться и к худшему.

Роман почти не отходил от Юли. Очень медленно, будто капли меда с ложки, тянулись минуты, но зато дни мчались быстро, один за другим, и он даже не успевал их считать. Юля теперь по большей части спала под действием обезболивающих, но и во сне она чувствовала присутствие или отсутствие Романа. Когда он уходил в свою палату — к врачебному обходу, на процедуры или по каким-то своим делам, — возвращаясь, он всякий раз замечал, что лицо Юли за то время, пока его не было, стало напряженным, между глаз пролегла тонкая морщинка, а губы скорбно сжаты. Поэтому он не любил долго отсутствовать и старался, освободившись, сразу идти к ней. Он садился, брал ее за руку, и черты ее лица тут же расправлялись. Если же она не спала, то радостно встречала его, улыбаясь больше глазами, чем губами. Он сидел рядом молча, если Юля спала, а когда она бодрствовала — разговаривал с нею, пел ей вполголоса или читал что-нибудь вслух. Он попросил Катю принести из дома двухтомное «Путешествие Нильса с дикими гусями» Сельмы Лагерлёф. Юле книга очень нравилась. Правда, он замечал, что иногда она слушает не текст, а только его голос, а иногда просто засыпает под него, но раз ей было хорошо, он делал вид, что ничего не замечает. Сам он читал в это время «Жизнь взаймы» Ремарка, но ничего полезного для Юли в романе не находил, а потому о нем даже и не заговаривал. Однажды только прочитал ей небольшую цитату: «Человек, которому предстоит долгая жизнь, не обращает на время никакого внимания; он думает, что впереди у него целая вечность. А когда он потом подводит итоги и подсчитывает, сколько он действительно жил, то оказывается, что всего-то у него было несколько дней или в лучшем случае несколько недель. Если ты это усвоил, то две-три недели или два-три месяца могут означать для тебя столько же, сколько для другого значит целая жизнь».

— Это похоже на мою жизнь, — сказала Юля. — Мы всего два месяца с тобой знакомы, но это самые счастливые месяцы из всей моей жизни. Меня до этого никто никогда не любил.

— А я вообще никогда никому не был нужен сам по себе, кроме тебя, — сказал Роман. — Все только ждали чего-то от меня, но никто никогда не ждал меня самого. Вот как ты ждешь, когда я еще только подхожу к двери твоей палаты: я открываю дверь — а ты уже сияешь мне навстречу!

— Так я же издали слышу и узнаю твои шаги ромашка! — тихонько засмеялась Юля. — Ты всегда так крепко топаешь, даже когда ты в тапочках…

Позже Роман очень жалел, что не было тогда у них книг, которые могли бы помочь Юле да и ему самому. Он тогда и не знал, что есть на свете книги, а среди них одна самая главная, которые нужны человеку, стоящему у таинственной двери, ведущей в неизвестное посмертное будущее. Или в никуда, в ничто, в черную яму, как думали многие тяжело больные, парализованные лютым страхом смерти. Но ни Роман, ни Юля в это самое пустое и черное «никуда» все-таки не верили, как не верили и в вечную разлуку — ее просто не могло быть, так они чувствовали.

— Я буду там ждать тебя, — говорила Юля. — Но ты не торопись за мной, ты все-таки постарайся выздороветь и пожить подольше, ладно? Ты станешь великим музыкантом, будешь ездить по всему миру, люди будут слушать тебя…

— Нет, Юлечка, великим музыкантом я уже не стану…

Из-за рук? Как я хочу, чтобы ты выздоровел, Ромашка! Чтобы ты снова играл и был счастлив…

— Юля!

— Нет, Ромашка! Ты обещай мне, что и без меня постараешься быть счастливым, ладно? Ты просто помни обо мне, помолись иногда обо мне, а больше мне ничего не надо. Ты обязательно женись, и пусть у тебя будет много детей.

— Не надо так говорить, Юля… Я все-таки надеюсь, что мы оба поправимся, станем взрослыми и поженимся. Вот тогда и подумаем о детях.

Юля грустно улыбалась, слушая его.

Пришла бандероль из Ленинграда на имя профессора Привалова, с натуланом. Роман принял это известие равнодушно, но позвонил Михаилу и поблагодарил. Юле он и вовсе ничего не сказал.

Иногда Юля просила его выйти в сад, а потом рассказать ей, что там нового. С таких одиноких и грустных прогулок (он каждый раз забирался в их тихий уголок, садился на их скамью и там плакал потихоньку от всех и от Юли) Роман обязательно приносил тайком какой-нибудь цветок или веточку. Лето вступило в полную силу, и цветов в больничном саду было теперь великое множество. Особенно много было роз разных сортов, мелких и крупных. Юля смотрела на цветы и тихо радовалась. Вот только запахов она уже не чувствовала…