Тогдашний экзамен начинался с нескольких письменных вопросов по теории радиодела. Потом нужно было сдать тест на владение азбукой Морзе. Это испытание, которое с тех пор сделали менее трудным, было серьезным препятствием для большинства кандидатов, и мистер Карвер предупредил меня, что достижение мастерства требует долгих и утомительных тренировок. Нужно было научиться копировать код и передавать его при помощи телеграфного ключа без ошибок со скоростью тринадцати групп в минуту. «Группой» назывался набор из пяти любых символов, то есть речь шла о скорости на уровне шестидесяти пяти символов в минуту или чуть более одного символа в секунду. Я поразмыслил об этом и купил подержанный «тикерный аппарат», заплатив за него огромную по тем временам сумму – 15 долларов, мой почти трехнедельный доход от развозки газет. Устройство было похоже на широкую черную обувную коробку. Под запирающейся крышкой находились две катушки. К аппарату прилагался набор рулонов бледно-желтой бумажной ленты, в которой были проделаны прорези – короткие, соответствовавшие «точкам», и длинные, соответствовавшие «тире». Глядя на них и подставляя кодовые обозначения букв, ленту можно было «читать». Она перематывалась с одной бобины на другую, как в старых катушечных или более новых кассетных магнитофонах. Чтобы привести аппарат в действие, нужно было завести его при помощи заводной ручки. Система была простая, низкотехнологичная и эффективная. Когда очередная прорезь в ленте доходила до подпружиненного контакта, цепь замыкалась на время, пропорциональное длине этой прорези. Длинные прорези выдавали тире, короткие – точки. Аппарат был подсоединен к другому простому устройству – звуковому генератору, способному вырабатывать звук постоянной частоты (например, ноту до первой октавы). По мере перемотки ленты контакт, находящийся в коробке, то включал, то выключал генератор, и он выдавал звуки, соответствовавшие точкам и тире.

Эта машина была прекрасным учебным пособием, так как скорость перемотки ленты можно было регулировать от самой малой, на уровне одной группы в минуту, до высоких скоростей порядка двадцати пяти групп в минуту. Я планировал начать с распознавания каждой ленты на малой скорости, а потом постепенно увеличивать скорость, заново осваивая все ленты. Чтобы стимулировать наше обучение и дать нам образец для подражания, мистер Карвер показал нам графики обучения военных радистов во время Второй мировой войны. Они были по меньшей мере на несколько лет старше нас, и их обучение проходило в ускоренном темпе в связи со срочными требованиями военного времени. Ученикам предыдущих лет было трудно добиться соответствия этому стандарту. То же происходило и в моем классе, но моя система тренировок себя оправдала. Я начертил график, на котором откладывал длительность тренировок и достигнутую скорость, и выяснил, что моя методика позволяла обучаться в четыре раза быстрее армейских радистов.

На всякий случай я довел свою скорость кодирования до двадцати одной группы в минуту. У нас были материалы для подготовки к теоретической части экзамена, выпущенные Американской радиорелейной лигой[14]. Когда мне показалось, что я готов, я записался на экзамен и одним летним утром, в субботу, поехал на автобусе в административное здание в центре Лос-Анджелеса, за тридцать километров от дома. Я был двенадцатилетним мальчишкой во фланелевой рубашке и потертых джинсах, так что, когда я присоединился к другим кандидатам – приблизительно пяти десяткам взрослых, – я нервничал. Мы вошли в комнату с голыми окрашенными стенами и сели на жесткие стулья у длинных столов. Два часа мы работали под пристальным наблюдением экзаменаторов в полной, как в библиотеке, тишине, которую прерывал только писк морзянки во время проведения практической части экзамена. Когда я возвращался на автобусе домой и ел принесенный с собой завтрак, мне казалось, что я, наверное, сдал экзамен, но поскольку не знал, насколько строго его оценивают, то не мог знать этого наверняка.

Несколько следующих недель я с нетерпением проверял почту, пока наконец, через несколько дней после окончания войны, не получил официальное письмо с результатами экзамена. Я стал радиооператором-любителем с позывным W6VVM. Я был одним из самых молодых официально признанных радиолюбителей: возрастной рекорд на тот момент составлял одиннадцать лет и сколько-то месяцев. В то время в Соединенных Штатах было около двухсот тысяч радистов-любителей, и сравнимое количество было зарегистрировано в остальном мире. Мысль о том, что я могу общаться по этой сети с людьми, которые могут находиться в любой точке мира, приводила меня в восторг.

Тем временем американские войска освободили выживших маминых родственников из японского концлагеря на Филиппинах. Моя бабушка, самый младший из маминых братьев и две их сестры переехали к нам с Филиппин вместе со своими семьями. Они рассказали нам, что японцы обезглавили тетю Нону и ее мужа прямо на глазах их детей, а мой дед умер мучительной смертью от рака предстательной железы в лагере всего за неделю до освобождения. Дядя Сэм, который до войны учился на начальных курсах медицинского института, рассказал, что он ничего не мог сделать, чтобы облегчить страдания деда, потому что у них не было ни лекарств, ни возможности сделать операцию[15].

Чтобы разместить всех в нашем доме, отец в свободное от своей ночной работы время перестроил чердак, устроив там две спальни и добавив лестницу. В одной из этих комнат жили мы с моим братом Джеймсом (Джимми), другую отдали Сэму. Появление в доме десяти новых жильцов в дополнение к нашей семье из четырех человек усложнило нашу жизнь не только с точки зрения нехватки места и дополнительных расходов на их содержание. Одна из моих теток, ее муж и трехлетний сын заболели в японском лагере туберкулезом. Чтобы не заразить остальных, они ели из отдельной посуды, и любая ошибка в выборе столового прибора могла дорого нам обойтись. Разумеется, мы все дышали одним и тем же воздухом, так что мы все равно могли заразиться от их кашля и чихания. Несколько десятилетий спустя при первом же рентгене моих легких в них обнаружился небольшой очаг поражения, который, однако, оставался устойчивым. Врач считал, что он мог возникнуть в результате моих контактов с туберкулезными больными.

Вторая поселившаяся у нас тетка приехала с супругом и тремя детьми. Ее муж, солдафон с фашистскими замашками, требовал от жены и детей беспрекословного выполнения всех его приказов. Возможно, именно это, а также все то, что эта семья перенесла во время японской оккупации, превратило их старшего сына в настоящего, по моему мнению, социопата. Он сказал моему брату, что хочет меня убить. Ни тогда, ни позже я не имел никакого понятия о том, чем это было вызвано. Хотя Фрэнк – назовем его так – был старше и крупнее меня, в случае столкновения с ним я не собирался отступать. В качестве меры предосторожности я налил в бутылку с пульверизатором концентрированного нашатырного спирта – это было самое безобидное средство из моего арсенала химического оружия. После того, как их семья переехала, мы никогда больше не встречались, но другие родственники рассказали мне, что впоследствии он воевал в Корее. Говорили, что ему так понравилось убивать, что он остался там на второй срок. Еще один двоюродный брат, который несколько лет спустя видел Фрэнка с семилетним сыном, был неприятно поражен тем, как он командовал мальчиком в военной манере.