В Афганистане ему оставалось прослужить около 6–7 месяцев.

Примерно в конце августа начались серьезные бои. Почти каждый день обстрелы, подрывы – душманы активизировались. Наступили очень тяжелые времена. Вновь прошел слух, что их скоро выведут в Союз.

Но потери увеличивались с каждым днем, в том числе и в их подразделении, как их ни берег Пархомин. Примерно через два месяца после отпуска их перебросили на боевые машины десанта (БМД), на помощь пехоте, и из деревни на противоположном склоне небольшого ущелья по ним неожиданно открыли сильный огонь из пулеметов и гранатометов. Хотя там должен был стоять гарнизон местной (союзной) афганской армии.

Душманы, особенно в последние годы, использовали пренеприятную тактику: входили в дома местных жителей, занимали там боевую позицию и стреляли, при этом запрещали владельцам домов покидать их. Поэтому, когда в ответ лился огонь, погибало много гражданского населения. Они это фотографировали и использовали в пропаганде против Советской армии. Это им также помогало набирать себе новых солдат, желающих отомстить за погибших родственников.

Солдаты залегли – кто за БМД, кто за камнями – и практически не могли поднять голову. Из-за большой плотности огня из крупнокалиберных пулеметов и гранатометов один БМД загорелся.

По рации попросили подмогу. С другой стороны ущелья вертолеты высадили десант, который стал наступать и брать деревню в кольцо. Вертолеты также выпустили несколько залпов. Два их БМД стреляли из своей легкой пушки. Практически все, кто был на этой стороне, стали активно стрелять, так как плотность огня душманов уменьшалась.

Их гранатометчики заняли позиции и начали подавлять позиции душманов. Это была довольно опасная, хорошо вооруженная группировка, что-то вроде спецназа, прошедшая обучение в Пакистане.

В итоге подразделение, наступавшее сверху, заняло деревню к вечеру, никому не дав уйти: двух раненых душманов захватили живыми, и 16 были убиты. К сожалению, погибло несколько семей местных жителей.

Пархомин сказал: «Что мы можем сделать? Это они выбрали такую участь для своего народа. Если их религия, их мировоззрение позволяют использовать своих же как живой щит, что мы можем сделать?»

Командир их полка ввел новую тактику – стрелять на поражение, даже если огонь ведется из жилых домов. Раньше это могли делать только снайперы. Это спасло жизни многих десантников, но потери среди местных жителей увеличились. Правда, со временем их отношение к душманам тоже ухудшилось.

Картина была очень тяжелая: было много погибших и раненых, особенно среди наступавших.

У них во взводе погибло шесть человек, включая сержанта Зубина, которому оставалось совсем немного до приказа об увольнении и который во время боя спасал раненых, оттаскивая их за валуны. В самом конце боя он прикрыл собой выскочившего из горящего БМД оглушенного механика-водителя. Посмертно его представили к ордену Славы. В Питере у него остались мать и любимая девушка, которую он любил еще со школы. Они вместе учились в политехническом институте и планировали пожениться. Спустя время Пархомин скажет о нем, что настоящим героем может быть только такой человек, который умеет по-настоящему любить.

Десятеро были ранены, практически все – тяжело. Радисту Саулюсу оторвало ноги ниже колен. Он стонал и периодически терял сознание. Врач был всего один, он пытался всем помочь. Стали прибывать вертолеты и забирать раненых и погибших. В полуразрушенной мечети солдаты нашли большой склад с оружием, обмундированием и книгами.

Жека до этого боя молился Богу, прося о своей защите, но в этот раз он обратился к Нему с отчаянными вопросами: «Почему так? Почему страдают невинные? Почему молодые становятся калеками? Зачем эта никому не нужная война? Что эти ребята сделали Богу плохого? Почему, чем религиознее душман, тем он более жесток? Объясни мне, Бог, почему все это происходит? Зачем Тебе наши страдания? Почему я именно здесь, и Саулюс, и Зубин? И пострадал не я, а они, хорошие ребята, которых ждут любимые девушки, родители, и они хорошо учились. Я хочу знать, почему? И еще: хочу что-то сделать, чтобы этого никогда не повторялось…»

Они вернулись на базу. Настроение у всех было очень тяжелое. Им дали два дня на восстановление. Пятнадцать новых солдат, недавно прибывших из учебки, должны были заменить выбывших. Прапорщик принес спирт, чтобы помянуть погибших, и все напились, кроме Пархомина – тот никогда не пил, не курил и не поощрял этого. Он считал, что вредные привычки делают человека рабом и болезненным человеком во всех отношениях. Но на этот раз он не вмешивался, так как почти не выходил из каптерки и был занят множеством дел.

* * *

Через два дня они получили задание – закрепиться на высоте и докладывать обо всех передвижениях противника, стараясь не вступать в бой. Это была заброшенная деревенька. Они заняли там позиции. Уже на следующий вечер несколько душманов попытались войти в деревню, но когда они приблизились, по ним открыли огонь: двое были убиты, а один скрылся. Было понятно, что это разведка и что душманы теперь о них знают.

И действительно, рано утром их начали обстреливать. Завязался серьезный бой. Пархомин взял Жеку, еще двух опытных бойцов, радиста, и они перебрались в пустой дом, стоявший на возвышении в стороне. Оттуда был лучший вид для обстрела наступавших душманов и для командования боем.

Пархомин приказал им занять позицию, беречь патроны, стрелять наверняка. Им пообещали подкрепление, но проходили часы, а его все не было. Позднее выяснилось, что этим утром были сбиты два вертолета и практически уничтожена автоколонна. Солдаты отстреливались, но потихоньку их брали в кольцо.

Душманы наступали мелкими перебежками, при постоянной огневой поддержке пулеметов, очень затруднявших ведение боя. Видно было, что это опытные бойцы.

В «их» доме практически не было крыши, и один душман, которому удалось незаметно приблизиться к ним, бросил гранату…

В этом месте рассказа Жека покраснел, закрыл глаза и сказал: «Я раньше слышал рассказы очевидцев подобных событий, что в такие моменты идет обострение и замедление всего происходящего, – так было и со мной: все вдруг начало происходить, как в замедленной съемке».

…Душманы наступали с восточной и южной сторон, солнце очень слепило, и вдруг что-то мелькнуло. Жека посмотрел наверх и увидел: медленно летит граната – летит в сторону, чуть ближе к Пархомину. Он смотрел, как она крутится в воздухе и медленно падает. Огромный страх сковал Жеку, буквально вся его жизнь промелькнула перед глазами, и он понял, что вот она – смерть…

Он видел, что ничего особенного не сделал, что жизнь прошла совершенно бесполезно. Ему было страшно. Мгновения текли медом, и все для него остановилось. Он посмотрел на гранату, на Пархомина. Тот что-то кричал радисту и вдруг заметил гранату. Жека увидел, что в его глазах мелькнул сильнейший испуг, но лишь на мгновение, затем – сожаление. Он мельком бросил взгляд на глиняную перегородку в укрытии: у него был еще шанс спастись, но у двоих других – Жеки и пулеметчика – не было бы ни малейшей, даже теоретической возможности выжить. Более того, если бы граната разорвалась, то она, скорей всего, завалила бы тех, кто был за глиняной, довольно тонкой, стенкой в другой комнате.