Как же паршиво, что я всё испортила и взяла деньги Тагира, потратила их, казалось, на благую цель, но… Снова… Это ведь грех — ослушаться и нарушить родительский наказ.

Бью себя по голове и беззвучно всхлипываю. Всегда со мной одни проблемы. Лучше бы это Аслан остался жив. Это он был идеальным сыном. Опорой. Поддержкой. Надеждой. Не я…

Пару раз глубоко вздохнув, хлопаю себя по щекам. Привожу себя в порядок, настраиваясь на тяжелый разговор, и направляюсь в приемную дирекции. Шаги гулким эхом отдаются в ушах, вторят дробному стуку сердца.

Так, Ясмина, тебе нужны все силы, чтобы выдержать это испытание. Не будь больше слабой. Никогда. Хотя бы ради памяти брата. От воспоминаний я ненадолго теряю над собой контроль, и ногти больно врезаются в мякоть ладоней, оставляют лунки.

Терзаю губу зубами и шумно дышу, как загнанный зверь, который самолично сдается хищнику и становится добычей.

— Юсупов сегодня здесь? — сухо спрашиваю у Лиды, которая сидит возле кабинета генерального директора.

Противно даже видеть эту тварь, но что поделать? Она обдает меня пренебрежительным взглядом и даже выходит из-за своей стойки. Подбоченясь, оглядывает меня с ног до головы.

— Булатова, ты бы хоть причесалась, прежде чем к руководству пойти.

У меня нет времени на прическу и макияж. Знаю, что внешний вид оставляет желать лучшего. Бледная, растрепанная, с темными кругами под глазами. Но не подстилке Тагира меня судить.

— Я задала тебе вопрос. Юсупов здесь? — стараюсь говорить как можно холоднее.

— А зачем тебе Тагир? — спрашивает высокомерно, и я вижу, что она специально не называет его по имени-отчеству, намекая на близкий характер их отношений. Хочет меня задеть? Зря. Хоть меня и царапает изнутри такая явная демонстрация, важно другое. Эта дешевка больше не потратит и секунды моего времени.

Прохожу вперед и толкаю дверь, даже не удосужившись постучаться. Если генеральный на месте, то я просто ее закрою, больше мне тут нечего терять. А если Тагир в кабинете, ничто меня не остановит от встречи с ним.

Застаю Юсупова, сидящим за столом, уткнувшись в раскрытый серебристый ноутбук.

— Я же сказал, не беспокоить, — недовольно фырчит Тагир, даже не удосужившись поднять голову от экрана.

Закатанные рукава белой рубашки обнажают загорелые и мускулистые предплечья. Я молчу, и только после он, наконец, обращает на меня внимание.

— Что за черт! — цедит и привстает со своего места.

Опирается кулаками о стол, впиваясь в меня злым взглядом. Даже верхняя губа дергается. Глаза наливаются кровью. От него ощутимо веет угрозой.

Шагаю вперед, подгоняемая гневом. Сегодня тебе придется ответить на мои вопросы, Юсупов, хочешь ты того или нет. Даже такие демоны, как ты, меня уже не страшат. Ведь ад для меня уже пройден.

— Надеюсь, что ты вломилась ко мне с хорошими новостями, — приходит в себя и холодно произносит, выходя из-за стола.

Скрещивает руки на груди, сверлит меня пытливым взглядом.

— Что за деньги ты присылал моему отцу? — перехожу к главному.

Тагир наклоняет голову набок, казалось, с интересом изучая мое пылающее негодованием лицо.

— За аренду земли, — пожимает плечами.

Его слова вводят меня в ступор, ведь это невозможно. Отец и продавать землю предков категорически не согласен, а уж сдавать ее в аренду убийце собственного сына… Нет.

— Ты врешь, папа не мог ничего подписать, — качаю головой, чувствуя, как волосы бьют по щекам. — Он ненавидит всю вашу гнилую семью! Что, хорошо живется за наш счет?! Как таких только земля носит…

Сказала… То, что сидело во мне, требовало выхода. Гнев, агрессия, злость и ненависть… Вот только легче не стало.

— Придержи свой острый язычок, Ясмина, — цедит сквозь зубы Юсупов, делает несколько размашистых шагов в мою сторону, нависает надо мной, подавляя своей мощной энергетикой.

— А то что? Тоже убьешь? — мои глаза горят гневом, губы дрожат, а сама я еле держу себя в руках.

Всё равно стараюсь поднять подбородок как можно выше. И пусть он смотрит на меня с высоты своего роста, но свысока глядеть на себя не позволю. Никто не имеет права так смотреть на нашу семью. Мы ни в чем не виноваты. Это мы — жертвы чужого произвола.

— Не неси чушь, Булатова, — трет переносицу, словно дико устал. — Вся твоя семья дико упряма. Не переживай, аренда оформлена почти законно. Никто не станет разбираться, да и кто будет этим заниматься, Ясмина? Твой умирающий отец? Агонизирующая мать? Или ты? М? Да и ни один следователь за дело не примется, карточка и счет оформлены на твоего отца. Деньги за аренду поступают ежемесячно, как и прописано в договоре, так что…

Поджимаю губы, ведь он прав. И только сейчас замечаю темные залегающие тени под его глазами, вот только вместо жалости, которую я испытывала к нему во времена своей молодости, сейчас я пылаю лишь огнем злости.

— Если землю не собираетесь продавать, чего пришла? — продолжает он наседать, хватает пальцами мой подбородок. Дергаю головой, но он не отпускает, лишь сильнее нажимает, от чего меня простреливает легкая боль. — Что, деньги нужны?

Фыркает, обводя меня странным взглядом, в котором я замечаю мужской интерес. Вот только не тот трепетный и нежный, как восемь лет назад, а… Гнилой… Чисто мужской… Неприятный до зуда.

— Какой же ты мерзкий тип, — чувствую, как искривляется от презрения и брезгливости мой рот, пытаюсь оттолкнуть мужчину, но он, завидев мимику на моем лице, еще сильнее вцепляется в меня и даже прижимает спиной к стене.

От легкого удара у меня слегка болит позвоночник, но я принципиально не издаю ни звука.

— А что мне еще остается думать, девочка? — скалится скабрезно, я не узнаю такого Тагира, ведь он открылся для меня с новой стороны. Мерзкой. — Ты ходишь ко мне как к себе домой. Ревнуешь к секретарше, устраиваешь сцены. Хочешь вернуть былое, Ясмина?

Его рука сжимает мои щеки, я хватаюсь за его кисти рук. Тяжело дышу, стою на цыпочках.

— Ты — последний мужчина на земле, которого я коснусь добровольно. Отпусти меня, мерзавец! — кричу и делаю это, видимо, слишком громко, так как его крупная ладонь тут же затыкает мой рот.

— Не зарекайся! И заткнись! — шипит мне в лицо, бешено вращая зрачками и окидывая меня своим темным тягучим взглядом.

Моя грудь от тяжелого дыхания часто приподнимается. Спустя несколько секунд свою руку он убирает, но, вместо того чтобы закричать, я лишь стискиваю челюсти, ненавидя его в этот сильнее, чем когда-либо до этого.

По щекам текут злые слезы, которые я даже не пытаюсь остановить, но мне плевать. Пусть смотрит, до чего доводит и он, и его семья. Пусть будет укором грязным делам его гнилой семье.

— Больше не смей присылать деньги! Нам от тебя ничего не нужно! Лучше сдохнуть, чем принимать ваши деньги, Юсупов! — цежу сквозь зубы, достаю судорожными дрожащими руками карточку из сумки и, выпрямившись и оттолкнув его крупное тело от себя, кидаю пластик ему в лицо.