— Я все понимаю, но так дела не делаются, — твердо сказал Трегубец. — Я со своей стороны сделал все, что мог. Какие ко мне претензии?

На щеках офицера появился румянец. Казалось, еще секунда — и подполковник сорвется на крик. Но то была лишь вспышка, гнев тут же стал сходить на нет.

— Что ты мне это выговариваешь, Борис? — Голос офицера начал успокаиваться. — Давай сделаем так: я проинформирую тебя, как все прошло… Нет, нет, это исключено… Борис, душой и телом я полностью на твоей стороне. Но пойми меня: что я могу делать, то делаю. Что не могу — извини.

«Мужик, хорош уговаривать, ты сам облажался! — мысленно обратился Ветров к невидимому собеседнику Трегубца. — Объяснили же: ждать больше не могут. Интересно, о чем речь? Наверное, о каком-то закрытом тендере. Тот должен был откат принести, да не принес, теперь плакал для него тендер. А этот в доле хотел быть, теперь без доли останется. Потому и переживает. Э-э, господа офицеры, меня не проведешь! Я ваши штучки насквозь вижу!»

— Бывай. Я остаюсь на связи, — нетерпеливо произнес Трегубец и положил трубку. Было видно — разговор его расстроил, а уговоры собеседника — достали.

— Ну что, пообедаем, а потом пойдем? — Подполковник посмотрел на Ветрова.

— Сначала пойдем, а потом пообедаем, — вежливо, но непреклонно ответил Андрей.

Подполковник вздохнул и надел фуражку с высокой тульей.

— Пошли, — сказал он, вставая.

При свете дня Ветров заметил, что у офицера были толстые длинные ноги, которые при движении почти не сгибались. Стрелки на форменных брюках с малиновым кантом еле различались. Но и помятостей не имелось. Короткий камуфлированный бушлат раздувался. Со стороны казалось, будто зеленый шар передвигается на бревнах-ходулях.

— Приготовьте документ какой-нибудь, — сказал он перед КПП. — Надо будет сдать.

Они вошли в приземистую будку. Ветров отдал полноватой брюнетке в форме редакционное удостоверение, и впереди лязгнул замок.

— Проходите, — сказала девушка.

На удивление, по ту сторону забора оказалось лучше, чем на воле. По крайней мере — визуально. Чистые асфальтовые дорожки пролегали вдоль аккуратных газонов. Местами еще лежали сугробы с прямоугольными боками. Эдакие снежные кирпичики. Но уже повсюду зеленела травка. А на деревьях распускались первые листочки.

«Это какой-то оазис», — подумал Андрей. Он представил себе цветущую территорию колонии посреди голой степи. Городок в счет не шел: он был частью степи, вписываясь в нее и становясь на ее фоне незаметным. А колония выделялась…

— Это жилая зона, — сказал Трегубец.

Они прошли еще несколько КПП. Везде перед ними щелкали замки. А на дорожках чирикали воробьи.

«Вольные твари, что привело вас сюда? — думал Андрей, глядя, как беззаботно скачут птички по тающим ледышкам на траве. — Ведь вы можете перемахнуть через заборы, через колючую проволоку?»

Арестант в черной робе, который тащил тележку с баком, достал из кармана корку хлеба. Раскрошил ее в руках и бросил воробьям. Птички с гвалтом набросились на угощение.

«Просто кормят их тут, — отметил Ветров. — А как же полет? Променять его на арестантский каравай? Вы с ума сошли, воробушки! Эй, птички, не водитесь с людьми! Люди хорошему не научат. Так и проведете жизнь в пустой толкотне за крошку хлеба, как и все мы…»

Эти мысли показались Ветрову настолько интересными, что он похвалил себя: «Старик, ты гениален. Я должен это сказать, потому что никто другой не скажет. Но это правда! Воробушки и арестантский каравай — это сильно. Обязательно вставлю в статью. И ответственный секретарь будет последней сукой, если не выпишет мне за нее двойной гонорар…»

— Входим на спецучасток, — сказал Трегубец на очередном КПП.

— То есть уже пришли? — уточнил Ветров.

— Да.

Внешне спецучасток ничем не отличался от остальной территории колонии. Только, кажется, менялся сам воздух. Уже не ощущалось весеннего тепла. И даже солнечные зайчики, всегда создающие настроение, тут словно грустнели.

Асфальтовая дорожка вела к красному кирпичному зданию. Черные дельфины возле входа стояли на хвостах спиной к тюрьме. Изгибы их тел были полны такой энергией, что казалось: дельфины вот-вот оживут и подпрыгнут. А может, они и были живыми. Просто пытались всмотреться в горизонт, увидеть кромку океана. Да не видно отсюда ничего: заборы кругом. Над ними — колючая проволока.

— Это и есть корпус для пожизненных осужденных, — сказал Трегубец. — Рассчитан на пятьсот мест. Пока заполнен наполовину.

— Думаю, это ненадолго, — заметил Ветров. — Мерзавцев и людоедов у нас хватает.

— Я тоже так думаю. — У подполковника после слов Андрея немножко отлегло от сердца.

«Может, он не такой уж и гондон?» — подумал про журналиста Трегубец. В данном конкретном случае слово «гондон» означало: «Человек, пропитанный правозащитной идеологией, готовый облизывать со всех сторон преступников, но звереющий при виде погон. Обвиняющий во всех смертных грехах милицию и тюремный персонал, будто это они, а не их подопечные убивают, насилуют и воруют. Такой человек заведомо считает, что люди в погонах преследуют только невинных, а настоящих преступников отпускают». Больше всего Трегубец боялся, что Ветров из таких.

«Потому что в Москве много гондонов», — думал Трегубец. Но сейчас у него затеплилась робкая надежда, что мозги у Ветрова не вывернуты набекрень, как у других господ гондонов.

«А чего же он тогда приперся сюда, если не гондон?» — отмел сомнения подполковник. Они поднялись по высоким ступенькам к черной двери. Трегубец нажал на кнопку звонка. Дверь лязгнула замком, будто огрызнулась, и отворилась.

— За время несения службы происшествий не случилось, попыток побега, нападения на персонал и захвата заложников не было, спецконтингент в наличии сто процентов! — скороговоркой доложил Трегубцу младший лейтенант, открывший дверь.

Внутри было безупречно чисто и пусто. Только чистота казалась мертвой и пугающей. В коридорах стояла звонкая тишина. Решетки, стены, полы недавно покрашены. Казалось, краска еще не засохла, прикоснешься — запачкаешься. Но то был оптический обман: настолько сочные цвета.

— А можно посмотреть? — попросил Ветров, кивком показывая на коридор с камерами.

Младший лейтенант посмотрел на Трегубца. Тот кивнул. Лейтенант достал ключи и открыл решетку, закрывавшую коридор. Возле дверей висели карточки с именами и фотографиями заключенных, статьями, за которые осудили. Тут же каллиграфическим почерком — краткое описание преступлений арестантов.

— Вот здесь Бульдозерист сидит, — показал Трегубец на очередную серую дверь.

Ветров посмотрел на фото и не узнал человека, чье лицо несколько недель не сходило с экрана телевизора. Не было ни буйной шевелюры, ни наглого взгляда, ни звериного оскала. Сейчас с фотографии смотрел обритый наголо, осунувшийся человек с затравленными глазами.