Используя объектив с переменным фокусным расстоянием как телескоп, Чейс осмотрел стекловидную поверхность моря.

– Что-нибудь видишь? – спросил он Макса.

– Пока нет. – Макс оперся локтями на фальшборт, чтобы держать бинокль устойчивей. – На что акула должна быть похожа?

– Если она выйдет погреться в такой день, как сегодня, спинной плавник будет торчать как парус.

Чейс увидел плывущую шину; пластиковую емкость из-под молока; один из пластиковых контейнеров на шесть банок, которые душат черепах и птиц, попадающих в них; шарики нефти – достигнув пляжа, они пристанут к детским пяткам, и взрослые выругаются по поводу загрязнения моря. Сегодня, по крайней мере, ему не попадались части человеческих тел или шприцы. Прошлым летом женщину на городском пляже пришлось успокаивать после того, как четырехлетний сын преподнес ей сокровище, найденное в полосе прибоя, – человеческий палец. А мужчина отобрал у своей собаки нечто выглядевшее резиновым мячом, но оказавшееся идеальным шаром из продуктов канализационных стоков.

Саймон посмотрел за корму на кабель в резиновой изоляции, удерживавший датчик слежения, и проверил узел на фале, фиксировавший датчик на заданной глубине. В мотке провода на палубе у него за спиной было триста футов, но вода здесь изобиловала отмелями, дно было неровным, и они не опускали датчик глубже пятидесяти футов. Фал начал перетираться. Вечером следовало его заменить.

– Акулу видишь еще? – крикнул он вниз Длинному.

Последовала пауза, пока Длинный смотрел на экран.

– Она поднялась примерно до пятидесяти, – прокричал тот в ответ. – Прямо как будто подвешена. А сигнал сильный и чистый.

Чейс мысленно обратился к акуле, умоляя ее всплыть и показаться – не столько ему, сколько Максу. Прежде всего Максу.

Они выслеживали ее два дня, записывая данные о скорости, направлении и глубине движения, температуре тела, – жадные до любой информации о самом редком из великих хищников океана, – но наблюдали только белое отражение сигнала на зеленом экране. Саймон хотел, чтобы они снова увидели акулу и Макс мог насладиться ее совершенством и красотой; хотелось также убедиться, что с акулой все в порядке, она ничем не заразилась и у нее нет воспаления в том месте, где буксировочным крючком было прицеплено электронное сигнальное устройство. Крючок закреплен очень удачно, в грубой шкуре за спинным плавником, но этих животных осталось так мало, что он старался избежать даже малейшей опасности причинить им вред.

Они нашли акулу почти случайно, как раз вовремя, чтобы не допустить ее превращения в охотничий трофей, помещаемый на стене в баре.

Чейс поддерживал хорошие отношения с местными рыбаками-профессионалами, но никогда не принимал участия в разговорах о сокращении улова и оскудении рыбных запасов. Он не мог присутствовать сразу везде, и рыбаки были нужны ему как глаза и уши в океане, чтобы предупредить о природных и антропогенных аномалиях: массовой гибели рыб, неожиданном цветении водорослей или нефтяных пятнах.

Его подчеркнутый нейтралитет оправдался вечером в четверг. В институт позвонил рыбак, достаточно разумный, чтобы не использовать радио, которое могли слушать на каждой лодке в трех штатах. Он сообщил Чейсу, что видел мертвого кита, дрейфующего между островом Блок и Уоч-Хиллом. Тушу уже объедали акулы, но стайные, в основном – голубые. Редкие одиночки-белые еще не напали на след.

Но они нападут – те немногие, что еще бороздили бухту между Монтоком и мысом Джудит. И скоро нападут.

Слух дойдет до владельцев лодок, сдаваемых внаем; шкиперы позвонят своим лучшим клиентам и пообещают им – за сто или двести долларов в день – выход на один из наиболее желанных морских трофеев, верховного хищника, самую крупную плотоядную рыбу в мире, людоеда – большую белую акулу. Они быстро найдут кита, потому что его труп виден на экранах радаров, и будут кружить вокруг него, пока клиенты снимают захватывающее представление: вращающиеся глаза и подвижные челюсти, отрывающие от кита пятидесятифунтовые куски. А потом, опьяненные мечтой продать такую челюсть за пять или десять тысяч долларов и не замечающие возможности заработать гораздо больше, оставив акулу в живых и предложив привилегированным клиентам исключительное право съемки, они загарпунят ее и убьют... Потому, скажут они себе, что если не мы, то кто-то еще.

Это называется спорт. Для Чейса здесь было столько же спорта, сколько в том, чтобы застрелить собаку, когда она ест.

Он и другие ученые от Массачусетса до Калифорнии и Флориды уже несколько лет пытались «пробить» закон об официальном объявлении белых акул охраняемым видом, как это сделали кое-где в Австралии и Южной Африке. Но белые акулы не млекопитающие, не отличаются сообразительностью, не всплывают улыбнуться детям, не «поют» и не издают милые звуки, общаясь между собой, не прыгают за деньги сквозь кольца перед посетителями. Они остаются прожорливыми рыбами, порой – хотя и редко, много реже, чем пчелы, змеи, тигры или молния, – убивающими человека.

Все соглашались, что белые акулы – чудо эволюции, что они пережили, почти не изменившись, десятки миллионов лет, что они великолепны с биологической точки зрения и не до конца постижимы с медицинской; что они играют важнейшую роль в поддержании баланса в морской пищевой цепи. Но во времена бюджетных ограничений и противоречивых приоритетов очень немногие готовы были прилагать усилия для защиты животного, воспринимавшегося просто как рыба, которая ест людей.

Чейс был уверен: осталось недолго, может быть не далее начала следующего тысячелетия, до их полного исчезновения. Дети увидят головы белых акул на стенах и фильмы о них по каналу «Дискавери», но уже через поколение от них не останется даже воспоминаний – белые акулы станут не более реальными, чем динозавры.

Первым его побуждением после разговора с рыбаком было взять взрывчатку, найти кита и разнести его на куски. Это лучшее решение, наиболее быстрое и продуктивное: кит исчез бы с экранов радаров, акулы рассеялись бы. Но и самое опасное, потому что уничтожение туши кита – федеральное преступление.

Акт об охране морских млекопитающих представлял собой образец противоречивого закона. По положению, никто – ни ученый, ни праздный любопытный, ни кинооператор, ни рыбак – не мог приблизиться к киту, как живому, так и мертвому. Неважно, что движение за спасение китов (в том числе и данный Акт) родилось после демонстрации замечательных фильмов, снятых многоопытными профессионалами. Неважно, что туша кита оборачивалась экологической катастрофой. Связавшийся с китом превращался в преступника.

Прошли те дни, когда Чейс стоял в рядах смутьянов из движения в защиту окружающей среды. Пять лет назад он принял решение работать в рамках системы, а не вне ее. Саймон проглотил свою ярость, поцеловал несколько задниц и добился стипендий, чтобы завершить образование, а потом вернулся в Уотерборо – без особого представления о собственных намерениях. Он мог преподавать либо продолжить обучение, но устал от несвободы классных комнат и лабораторий: он хотел учиться, делая что-то. Существовала возможность получить работу в Вудс-Холе, или в Скриппсе, или в каком-нибудь другом из институтов моря в стране, но он никак не мог собраться написать докторскую диссертацию и не был уверен, что ему предложат что-то стоящее.