После пережитого Анне-Луизе, как бы это сказать, захотелось снять эмоциональное напряжение, и я был вытребован к ней на квартиру. Несколько часов спустя, около полуночи, мы в блаженном изнеможении лежали на ее футоне, прикрытые пуховым покрывалом, ее лицо и тело словно площадь, где только что отшумел карнавал, и теперь все снова стало удручающе обычным — даже не подумаешь, будто совсем недавно тут била через край жизнь.

Мы ели обжигающе горячий, перегретый в микроволновке попкорн и вслух мечтали, как бы мы стали жить, если бы выиграли в лотерею триллион долларов. В конце концов мы сошлись на том, что купим тогда десять тысяч акров земли в окрестностях Ланкастера, устроим там систему орошения — реки, протоки — и создадим для себя лесную зону, и лес обнесем кварцевой стеной, высоченной, как экран в кинотеатре под открытым небом для автомобилистов.

Внутри, за стеной, мы посадим миллионы семян и саженцев — будущие рощи и чащи там, где раньше была одна бесплодная земля. В первые несколько лет наш лес будет невысокий, едва достанет нам до плеч, но потом зеленая масса начнет быстро тянуться все выше и выше, перерастая нас, становясь все пышнее и гуще, давая приют птицам и насекомым и мелким зверушкам, которые будут находить для себя новые укромные уголки и потаенные убежища. И когда мы с Анной-Луизой состаримся, состарится и наш лес, пока наконец, через столетие, мы не ляжем с ней вместе под раскидистой ивой на берегу озера Св.Анны, и откуда-то из-за пучков диких ирисов до нас будет доноситься веселое покрякивание утят, и где-то за стеной непреклонных, как часовые, тополей будет шуметь порывистый вольный ветер. Солнышко будет светить сверху на наши морщины и старые кости, и потом налетит ветер и унесет нашу кожу, и мы превратимся в двух маленьких бабочек, которые, дрожа и замирая, кружат одна вокруг другой, поднимаясь в воздух все выше и выше над кронами нашего сада, нашего леса-крепости, над воздвигнутыми нами кварцевыми стенами и над миром за ними.

Вот почему мы с Анной-Луизой собрались в Британскую Колумбию в тот уик-энд, который будет через один после этого. Под занавес нашей лесной фантазии она вспомнила, что на карте южной части Британской Колумбии видела лес под названием Глен-Анна. Когда нам выпадет триллион долларов — жди-пожди. И мы рассудили, что нам не худо бы еще до этого счастливого дня своими глазами увидеть настоящий лес.

Я оставляю Анну-Луизу в «Свалке», а сам еду нанести визит Дэну. Через застекленную дверь (ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ: ХОЧЕШЬ — ЕШЬ!) я выхожу на бодрящий воздух, в котором дыхание вырывается уже белым облачком, выхожу в холодный октябрь — в занимающийся свет уличных фонарей и подсвеченных плексигласовых указателей: поверхность их кажется волнистой из-за миражной ряби, которую рождает быстро остывающая земля. Одинокая машина чух-пухает по шоссе Три Шестерки — сплошного потока машин, тянущихся от Завода в час пик, как будто и не было.

Здесь в Ланкастере открылся сезон охоты. Пока я ехал к Дэну по шоссе Три Шестерки, я убедился, что каждый булькающий гормонами говнюк при полном отсутствии смысла жизни и наличии какого-никакого внедорожника в пределах нашего часового пояса влился в стадо ему подобных и устремился в «биозону», увлекаемый исключительно соблазном ходить небритым, лапать непотребных девок, накачиваться виски в вонючих мотелях и напяливать на башку дурацкие бесформенные шапки цвета «электрик» — и всё, чтобы палить наобум из ружья по жалким осколкам живой природы, которым выпала сомнительная удача пока еще уцелеть, несмотря на все усилия Завода и прошлогоднюю массовую вылазку безмозглых головорезов. Нечисть, без разбору швыряющая всех животных в свои невидимые котлы. Думаю, природа просто кончится еще до того, как мы улучим момент ее уничтожить.

Однажды, несколько лет назад, подкрепляясь в закусочной Пимма «На обочине», мой отчим Дэн, не обнаружив под рукой «клинекса», взял и чихнул в долларовую купюру. Не прошло и месяца, как он стал банкротом. Он по сей день клянет себя за тот злополучный чих, свято веря, что в этом, а вовсе не в его бездарности, и кроется причина его краха.

Дэн занимается, вернее занимался, строительными подрядами и в лучшие времена был «крут, как вареное яйцо» (он так шутит, во козел-то!) — в те стародавние времена, когда он женился на Джасмин и когда я сам не дорос еще до старших классов школы.

— Строительный подрядчик наговорит тебе чего угодно, чтобы затащить в постель, — игриво сказала мама как-то раз одной своей приятельнице во время какой-то из вечеринок, которые они с Дэном устраивали в те далекие времена, когда в моде была лососина из Новой Шотландии, квартирная сигнализация и чеки из швейцарского банка, — эпоха, когда Джасмин в первый и, будем надеяться, последний раз экспериментировала с крепдешиновыми платьями а-ля мыльная опера, макияжем и шикарными закусками из морепродуктов и таскалась по фуршетам, пила коктейли вместе с расфуфыренными заводными куклами — женами подрядчиков, Дэновых корешей; все они переехали на жительство в Бомжополь, когда пришел Большой Страх. — Присочинит, польстит, умаслит, соврет, наобещает, сопрет — короче, так ли, сяк ли он тебя в койку затащит — и что же тут выясняется?

— Что?

— Тебя поимели. — Коктейльный юморок.

Лет десять назад Дэн появился в орбите Джасмин как что-то неизведанное, опасное, пьянящее: ей, как я понимаю, вконец опостылели волосатые рожи — целую вечность она других не видела. И какое-то время они были вполне счастливы — на свой особый лад: их не покидала животная самоуверенность, которую внушают людям деньги. У меня в памяти хранится даже несколько эпизодов, в которых Дэн выглядел вполне прилично, все они так или иначе связаны с машинами: только в машине — желательно гоночной — и можно было наблюдать спокойного, расслабленного Дэна.

Помню, как мы ехали по шоссе Три Шестерки на 12-цилиндровом «ягуаре», и Дэн, когда мы со свистом неслись мимо Завода, крикнул: «Эх, жми-дави!» — и, вильнув из стороны в сторону, на полной скорости дал задний ход, чтобы проверить, фиксирует ли одометр пробег, когда едешь задним ходом. (Нет.) Да, вот это была машина! Само совершенство. Фасонистая. Помню, я спросил Дэна про какую-то прорезь на приборной доске — зачем она? «Чтобы держать там сотенные».

Помню, как однажды Дэн прилепил на передние фары пурпурные кисточки на липкой основе, раньше обрамлявшие соски какой-то стриптизерши и доставшиеся ему в ночном клубе в городке Якима, — Джасмин их обожала и ни за что не хотела их отклеивать, так они и болтались на фарах, пока сами собой не истлели.

Помню, как-то мы ехали по автостраде, которую пересекала линия высоковольтной передачи, и Дэн гаркнул, чтобы мы прикрыли наши сокровища, и заставил нас сложить ладошки на причинном месте.

Помню, как по-хамски Дэн вел себя на парковках, — просто прямо под носом у инвалидов въезжал на их синюю разметку, машину ставил по диагонали, так что занимал сразу два места, и управы на него не было, потому что у какого-то прохиндея в муниципальном совете он добыл себе удостоверение инвалида.

Помню еще один случай, когда у Дэна был задвиг на бодибилдинге, и он после тренажерного зала вместе со мной и Дейзи ехал домой и вдруг рывком свернул к продовольственному магазину, кинулся внутрь, в молочном отделе схватил с полки коробку слизок и, оторвав угол, стал жадно заглатывать содержимое. Мы с Дейзи побежали за ним и ошарашенно смотрели, как тягучая белая жижа стекает у него по подбородку, застревает в шерсти на груди и, оставляя пятна на майке, капает на пол, собираясь в мини-лужицы.