В Вёшенской назревали события. 15 января в 6 вечера фоминцы пришли в казармы инженерной сотни и потребовали сдать оружие, но саперы отказались, и после непродолжительного спора с руганью и угрозами казаки 28-го полка ушли. В этот вечер они выставили караулы к артскладам в хутор Базки, к мосту через Дон и к телефонной станции. К чему они стремились? Что собирались делать?

П.Н. Кудинов в своей «Заключительной главе к “Восстанию верхне-донцов”» писал: «Еще раз должен повторить, что верхне-донцы, бросив фронт в декабре 1918 года, никогда не имели в виду измену и предательство, и поэтому, несмотря на возводимые на них обвинения, они никогда не сожалели о сделанном и никогда не раскаивались ни перед кем, тем более ни перед какими донскими сановниками. Верхне-донцы были требовательны к своим вождям, ждали от них служения казачеству, и видя у них только дебоширства, бестолковые распоряжения, всевозможные хищения и заедание всяких штабных передвигателей флажков, решили твердыми мерами исправить положение… Своим актом мы хотели исправить произвол в нашем тылу». Эта характеристика настроений несомненно верна для какой-то части казаков 28-го полка. Основная же масса фронтового казачества Верхне-Донского округа хотела мира («без аннексий и контрибуций», – заявляли казаки) и всеми доступными средствами стремилась сместить генералов и офицеров – виновников осточертевшей войны. «Партия мира» ополчилась на «партию войны» – вот что творилось в округе в это время. Но небольшая группа революционно настроенных казаков и пленных красноармейцев подбивала Фомина и других командиров идти еще дальше: взять власть, а там… Единства среди мятежников не было. Группа активистов в 40 человек сплотилась вокруг своих выборных командиров, остальные медленно, но верно откалывались и разбредались по домам. Были посланы гонцы в конные сотни своего полка, в Мигулинский и Казанский полки с приглашением идти в Вёшенскую, но те пока не торопились.

16 января казаки 28-го полка выставили караул к казначейству и складам. В полдень приставили было часового к телеграфу, тот покрутился на морозе и ушел куда-то. К вечеру поползли по станице слухи, что фоминцы собираются убить Иванова, Зембржицкого и всех офицеров штаба. Но слухи остались слухами, на штаб так и не напали. «Это опять была бы война, а воевать они не хотели», – подметил Краснов.

Как только стемнело, несколько вооруженных казаков ворвались в помещение окружной стражи, забрали конфискованную у местных самогонщиков «дымку» и самогонные аппараты.

«Пусть сам любезнейший Петр Николаевич разбирается с этой сволочью», – решил Иванов. Еще 15-го он запросил Новочеркасск, собираются ли Краснов и Денисов в Вёшенскую, как обещали, и сообщил, что, несмотря на заносы, автомобили от Миллерово до Вёшенской дойдут.

Теперь случай давал Иванову возможность самому разобраться с верхне-донцами. «Они перепьются, господа. Надо ночным налетом разоружить полк». Организовать налет поручили полковнику Овчинникову и есаулу Степанову.

Впервые увидеть Афанасия Ефремовича Степанова (Стефанова) автору удалось в 1959 г. Он только что вернулся из Франции. Мне тогда было всего четыре года, и мужчина в черном костюме, белой рубашке и при галстуке (вид для хутора Базковского в то время необычный) показался мне просто огромным. После этого я не видел его лет двадцать. Жил он неподалеку, за Доном, всего час ходьбы, сестры его часто ходили в Вёшки на базар и всякий раз заходили к нам. Но как-то так получалось, что говорили о чем угодно, только не о нем. За все время я лишь раз услышал, что пенсию Афанасий Ефремович получает из Франции, пенсия маленькая, на наши деньги – 30 рублей в месяц.

Потом как-то случайно (я уже учился в институте) на фильме «Человек-оркестр» я четко и ясно вспомнил сцену нашей с ним встречи. Луи де Фюнес (всех сыгранных им героев я называл именем актера) искал родителей подброшенного ему ребенка и нарвался на какого-то итальянского маркиза. И вот, увидев на экране этого маркиза, я подумал, что такого же величественного, даже лицом схожего человека я давным-давно видел в Базках. После этого я внимательно выслушал один из традиционных рассказов бабушки, пропускаемых обычно мимо ушей…

Дед Афанасия Ефремовича – Илья Васильевич со службы принес много золота. Хозяйство его быстро пошло в гору, и на старости лет он решил, что если не детей, то внуков своих он обязан вывести в люди. «Афоньку выучу на попа, – решил дед, – а Тихошку (второго по возрасту внука – Ельпидифора – из-за тихого нрава дед звал Тихошей) – на офицера». И после того как будущие поп и офицер отбыли какое-то время в Усть-Медведицкой гимназии, дед отправил одного в семинарию, другого в Воронеж, в кадетский корпус, чтобы он сдал там экстерном экзамены на права вольноопределяющегося.

Но мечтам деда не суждено было сбыться. На первых же каникулах бабка Анисья Григорьевна заметила неладное и не преминула поделиться своими сомнениями: «Дед, ты куда деньги-то посылаешь? Афонька без креста приехал». Действительно, на другой день будто бы случайно дед подсмотрел, как Афонька умывается, и на груди его под расстегнутой рубахой креста не увидел. На вкрадчивый вопрос: «А где ж твой крест, Афоня?» – «семинарист» бойко ответил: «А я, дедушка, как умываться – так его снимаю». На следующее утро, пока будущий служитель культа умывался, бабка перерыла всю его постель, но креста так и не нашла. «Гляди, дед, – сказала она мужу, – брешет чего-то Афонька, нет креста. Так и до беды недалеко».

Вынужденный держать ответ Афонька сказал: «Дедушка, я не хочу на праздники ходить по дворам, и чтоб собаки тягали меня за полы». Выяснилось, что оба внука сбежали из мест, определенных им дедом, и оба учатся в Новочеркасске: старший – на инженера, младший – на землемера. Потрясенный дед сначала не знал, что и делать, но Афанасий живописал ему грядущий расцвет техники, посулил как-нибудь покатать на автомобиле, и дед, повздыхав, согласился, не доверяя до конца ни техническому прогрессу, ни посулам старшего внука…

Вот так создаются легенды.

По документам я определил, что Афанасий об учебе «на инженера», видимо, только мечтал. Перед Первой мировой войной он успел закончить лишь учительскую семинарию. С двоюродным братом – «Тихошкой» – у них была разница в пять лет, и когда младший, Ельпидифор, в 1916 г. отправился в Воронеж, Афанасий уже закончил ускоренные курсы Новочеркасского юнкерского училища и воевал на Кавказском фронте.

Когда началась Гражданская война, старший внук уверенно пошел «в белые» и с ними попал за границу, где работал таксистом, а младший (мой родной дед) дважды – 1917 г. и 1918 г. – начинал учебу на 1-м курсе землемерного училища (ныне Новочеркасский мелиоративный институт), и оба раза учеба прерывалась – то красные город занимали, то белые мобилизацию проводили. Дед участвовал в Вёшенском восстании (приехал на каникулы, а тут – красные и восстание…), был направлен в Новочеркасское Атаманское училище, куда направляли всех со средним образованием, отстал от своих под Новороссийском и, в конце концов, среди тысяч преданных и брошенных на Черноморском побережье казаков оказался в армии Буденного.

Занявшись вплотную историей восстания, я решил на всякий случай навестить «эмигранта». На всякий случай – потому что одна из сестер его сказала мне, что в восстании Афанасий Ефремович не участвовал. «В отступление, помню, метель была. Афанасий домой заехал, в башлыке… Конь под ним здоровенный, гнедой, весь заиндевел… Побыл и уехал… за Донец…»