– Какие милые речи, дорогая моя девочка. – Такого голоса, как у миссис Джексон, Мэри ни разу не доводилось слышать. Она говорила тихо, протяжно – словно текла река. Согласные как-то смазывались или вообще исчезали, гласные же, напротив, тянулись долго, как музыкальные ноты. Улыбка у миссис Джексон тоже была неспешной. Начиналась она с чуть заметного трепета губ, затем раздвигавшихся; потом поднимались уголки широкого рта; и наконец открывались прекрасные белые, очаровательно неправильные зубы – верхние резцы чуть выдавались вперед. У нее были светлые волосы и голубые глаза – Мэри никогда не видела таких ярких, глубоких глаз, с тяжелыми веками, из-за которых глаза миссис Джексон, когда она молчала, бывали полуприкрыты. Но когда она начинала говорить, брови ее поднимались и глаза становились большими, круглыми, завораживающими.

На пароходе ее чарам покорились все, включая мисс Диккенс. Мэри почувствовала себя невероятно счастливой, когда миссис Джексон дала всем понять, что предпочитает ее общество. После ужина, когда дамы удалились в свою каюту, миссис Джексон спросила Мэри, не хочет ли та прогуляться с ней по палубе. «Просто стыдно пропустить такой прекрасный закат. Краски так красиво отражаются в воде».

Мэри не сомневалась, что миссис Джексон самая поэтичная женщина на свете. «Бьюсь об заклад, что моя настоящая мать была такой же, – подумала она. – И столь же прекрасной, с таким же музыкальным голосом. Словно она никогда и не умирала, а просто была в долгой-долгой отлучке и вернулась, чтобы побыть со мной и забрать меня в свой старый дом».

– Новый Орлеан очень красив? – спросила она, уверенная, что иначе и быть не может. Ведь это родной город миссис Джексон. И матери.

– Сказочно. Все дома разноцветные, с балкончиками, похожими на черное кружево. И в каждом есть свой укромный, потаенный садик, в котором круглый год растут цветы.

Мэри ахнула:

– Как чудесно!

– Да, именно так. Ты просто влюбишься в Новый Орлеан. Как бы я хотела быть в этот момент с тобой и посмотреть на твою радость.

У Мэри сердце упало.

– Разве вас там не будет? Разве вы едете не в Новый Орлеан?

– Да, конечно, только не на этом пароходе. Он слишком тихоходный и слишком неудобный. До Каира, штат Иллинойс, около двух сотен миль. И до Миссисипи. Там я пересяду на другой пароход.

– Понятно. – Мэри приказала себе не плакать. Потом миссис Джексон произнесла те слова, которые Мэри больше всего хотелось услышать:

– А почему бы и тебе не пересесть, Мэри? Тогда мы могли бы продолжить путешествие вместе. Мне бы этого очень хотелось.

– Должно быть, мне это снится, – сказала Мэри. Она завертелась на месте, глядя, как кружатся ее юбки. От кружения и от счастья все поплыло перед глазами.

Миссис Джексон улыбнулась своей ленивой улыбкой. Она совсем преобразила Мэри.

– Оставь эту монастырскую форму, дорогая, – сказала она. – С каждым днем будет становиться теплее, и ты сваришься заживо. Мы же плывем на юг. Я попрошу одну из своих горничных переделать для тебя какое-нибудь мое платье. Она очень умная и сноровистая.

Платье было совершенно очаровательно – из похожего на кисею белого льняного полотна, подвернутого, присборенного и отделанного накрахмаленными вставками из кружев поверх рюшей из голубого шелка. Под платьем Мэри была затянута в белый корсет, прикрытый сорочкой из обшитого кружевом белого шелка, на ней были также три шелковые нижние юбки, подолы которых пенились кружевными воланами. Когда она была одета, горничная миссис Джексон причесала ее и завила волосы щипцами, затем уложила локоны колечками поверх ушей, закрепив бантиками из шелковой голубой ленты.

– Ты выглядишь очаровательно, моя милая, – сказала миссис Джексон. – Вот тебе еще белые перчатки и зонтик. Пойди попрощайся с капитаном и с подругами. По-моему, пароход поворачивает к причалу.

– Благослови тебя Бог, дитя, – сказала мисс Диккенс. Она прикоснулась к глазам носовым платком. – Желаю тебе всего самого наилучшего.

– Спасибо вам, мисс Диккенс! – Глаза Мэри тоже увлажнились. Она попрощалась со всеми пассажирами по очереди, а затем разыскала на палубе капитана.

– Мы все будем вспоминать вас, – сказал он. – Было так приятно видеть вас среди пассажиров.

– Прощайте, миссус, – сказала каютная горничная. – На вид вы прямо принцесса.

– Я и чувствую себя принцессой, – ответила Мэри. – Никогда в жизни я не была так счастлива.

Вслед за миссис Джексон она почти бегом спустилась по трапу. Впереди стоял величественный пароход. Флаги развевались по ветру, а каллиопа[1]наигрывала веселую мелодию. На палубе Мэри обернулась и помахала рукой. Темнокожий гигант – ответственный за груз – помахал ей в ответ.

– Прощай, Джошуа! – крикнула она и поспешила вслед за миссис Джексон.

Миссис Джексон дотронулась хрустальной пробочкой флакона с духами до мочек ушей Мэри. Потом она приложилась щекой к щеке девушки.

– Я всегда мечтала иметь дочь, – промурлыкала она, – милую девушку, похожую на тебя, Мэри. Раз у тебя нет родной матери, может, станешь моей доченькой?

Мэри порывисто обняла миссис Джексон.

– Этого я хотела бы больше всего на свете, – прошептала она.

Миссис Джексон поцеловала Мэри в обе щеки, а потом высвободилась из объятий девушки.

– Я очень рада, милая. Нам будет очень хорошо вместе. Ты будешь жить со мной в Новом Орлеане, и мы разыщем твою семью. Но пока мы плывем туда, я научу тебя быть настоящей девушкой-южанкой. Для начала я хочу, чтобы ты звала меня не «миссис Джексон», а «мисс Роза». Роза – имя, данное мне при рождении.

– Мне бы следовало догадаться, – сказала Мэри. – Вы так похожи на розу, такая же розовая и благоуханная.

Миссис Джексон усмехнулась.

– И ты тоже, деточка моя. Самая малость духов способна делать удивительные вещи, а на щечках у тебя такой замечательный естественный румянец. И все-таки нам, наверное, придется втереть совсем крошечку рисовой пудры в лобик и подбородочек, чтобы не так блестели. – Пальцы ее ловко, профессионально двигались.

Мэри полностью отдалась во власть миссис Джексон – ведь ее сердце давно уже было отдано ей.

«Краса Мемфиса» была для Мэри страной чудес. Это был один из новейших пароходов на Миссисипи, и отделке его была свойственна вся роскошь плавучих дворцов, которые составляли славу реки. Каждому пассажиру предоставлялась отдельная каюта с огромной кроватью с пологом на четырех столбиках, занавешенной тончайшей противомоскитной сеткой, под шелковым балдахином с кисточками. Шелковые занавеси украшали большие иллюминаторы, выходящие на широкие, до блеска надраенные палубы. Толстые ковры под ногами казались бархатными.