день был награждён двумя крестами, которые теперь поблёскивали у него на груди.

IV

Через две недели Иван Петрович получил приказ по полку о своём командировании в Псковскую школу прапорщиков для обучения и присвоения офицерского звания.

Собрав вещи и попрощавшись с сослуживцами навсегда, как думал Иван Петрович, он в середине апреля направился своим ходом в офицерскую школу, куда прибыл через три дня пути на повозках, железной дорогой и пешком, имея на руках оправдательный приказ по полку, если воинские патрули подозревали его в дезертирстве.

Почти через два года войны, не видя её конца, некоторые солдаты самовольно покидали части и пытались вернуться в родные места, где их ожидали бедствующие семьи, лишившиеся кормильца. Этих дезертиров беспощадно вылавливали жандармы и воинские патрули на железнодорожных станциях, судили военным трибуналом и, не найдя оправдательных мотивов, расстреливали. В защите своей власти и укреплении армейской дисциплины, царь и его генералы действовали беспощадно, не обращая внимания на житейские обстоятельства, вынуждавшие солдат к дезертирству с фронта.

Прибыв в школу прапорщиков, Иван Петрович приступил к обучению, большую часть которого занимала строевая подготовка на плацу, проводившаяся пожилым майором, с первого дня невзлюбившего младшего унтер-офицера дворянского происхождения с разноцветными глазами, глядевшими нагло, по мнению майора.

Иван Петрович ходить строем не умел и не старался учиться, полагая, что на фронте нужны другие навыки, чем умение маршировать гусиным шагом.

Майор строевой службы считал иначе и через две недели написал рапорт на непокорного унтер-офицера, настаивая на отчислении за недостаточную строевую подготовку. Командир училища не стал возражать, и Иван Петрович был отчислен и направлен обратно в часть для дальнейшего прохождения службы.

– Что же вы, батенька, подвели нас, – высказал своё неудовольствие подполковник – начальник штаба полка, когда Иван Петрович возвратился в полк после отчисления из училища.

– Считаю своё отчисление необоснованным, но оправдаться не удалось. Видимо, не бывать мне офицером из-за строевой подготовки, – ответил Иван Петрович. – Прошу вернуть меня на прежнее место службы.

– Ничего, ничего, всякое бывает, – успокоил его начштаба, – пройдёт несколько месяцев и, если не будет военных действий, направим вас снова в другое училище – офицеров катастрофически не хватает, тем более с боевым опытом, как у вас.

Так Иван Петрович вернулся к своим сослуживцам, которые искренне обрадовались его возвращению в солдатскую землянку. В обороне, на одном месте, солдаты страдали от безделья, а Иван Петрович рассказывал занимательные сказки из истории, что воспринималось неграмотными солдатами как развлечение.

Весна вступила в свои права, снега растаяли, обнажив кучи отходов человеческой жизни, накопившихся за зиму, которые размывались вешними водами и сливались в траншеи, вызывая стойкий запах отхожего места. Действительно, война, по мнению Ивана Петровича, сродни копанию в человеческом дерьме – тот же запах и тот же результат.

Немцы, видимо, достигли намеченных рубежей на этом участке фронта, укрепили оборону дополнительными рядами колючей проволоки и минированием, и перестали даже обстреливать русские позиции, зная наверняка, что русские части здесь не имеют сил и артиллерии для решительного наступления.

По слухам от беженцев, иногда пересекающих линию фронта тайными тропами через болота и леса, немцы в своём тылу занялись устройством окупационной администрации, обещая Польше, Прибалтике и Белоруссии независимость от России, но под немецким протекторатом и в случае своей победы. Богатые поляки, литовцы, латыши, эстонцы и белорусы рьяно взялись за обустройство своих будущих государств, умело разжигая среди населения ненависть к русским.

Наступили теплые дни, зазеленела трава, распустились листья на деревьях, земля подсохла, исчезли запахи и грязь человеческого бытия, и солдаты, в свободное время от боевого дежурства в окопах первой линии, устраивали посиделки на свежей травке, штопали форму, делали постирушки портянок и нижнего белья, избавляясь от вшей, одолевших за зиму, когда из-за морозов не всегда можно было помыться и пропарить обмундирование в вошебойках.

Иван Петрович по причине вшивости постригся наголо, как и большинство солдат и, раздобыв керосина, смазывал им одежду и укромные места на теле, изгоняя вшей.

Весенними ночами на него нападала бессонница и, ворочаясь на нарах, он вспоминал жаркие объятия девицы Нади, от которой и сбежал в армию.

Эти воспоминания распаляли мужские желания, он отгонял мысли об этой девице, и тогда ему почему-то, сквозь дрёму, являлся тот немецкий солдат, которого он заколол штыком насмерть. Такие воспоминания с отчетливым хрустом человеческого тела под напором штыка были ещё более неприятны, чем воспоминания о женской неверности девицы Надежды, и тогда Иван Петрович вставал, пил холодную воду из бачка, выходил из землянки и долго-долго смотрел на звездное небо, наблюдая, как тут и там одинокие звезды срываются с места и, падая, сгорают в вышине.

Помнится, сожительница отца – Фрося, говорила, что каждая упавшая звёздочка – это чья-то закончившаяся жизнь человеческая.

– Где же моя звёздочка, и когда она сорвётся с места и сгорит в вышине, не долетев до земли, – размышлял унтер-офицер, пока глаза не начинали слипаться, и он, возвратившись в землянку, спокойно засыпал под переливчатые храпы сослуживцев.

– Весна, время сеять рожь, а мы здесь торчим, в окопах, бесполезно. Хоть бы немец наступил или наши пошли в бой – всё веселее, чем маяться в безделье, – ворчали солдаты, собравшись для беседы на пригорке под майским ласковым солнцем.

– Расскажи-ка, Петрович, какую историю из иноземной жизни в древности – всё лучше, чем думать о доме, – просили сослуживцы, и Иван Петрович рассказывал о Греции, Риме и русских князьях, что в боях и сражениях основали и укрепили Русское государство.

– Наш-то царь, Николашка, не чета будет тем князьям, – подвёл итог один из солдат. Ввязался в войну с немцем непонятно за что. Дарданеллы какие-то у Турции отнять захотел. Японскую войну профукал и эту с немцем тоже теряет. Почитай на тыщу вёрст от границы отступили и сидим здесь в окопах уже год ни с места.

Не умеешь воевать, так сиди тихо и не высовывайся. У нас на масленицу мужики на кулачках бьются забавы ради. Так на бой этот выходят только сильные и умелые бойцы, чтобы не посрамиться перед сельчанами. Если кого и побьют, так в равном бою и без обиды.

У немца орудий полно и снарядов, а у нас нет ни шиша: так какого же рожна царь наш попёрся на эту войну? Пусть бы немцы и австрияки бились с англичанами и французами, а мы бы стояли в стороне и посмеивались, как на кулачном бою.

Я слышал, что царская жена– немка, подбила царя на бой с кайзером Вильгельмом –вот он и поддался на бабьи уговоры, не