на каждом углу, а в Москву могли привезти только дипломаты и бортпроводницы, но их было мало), и эта досадная мелочь вызывала острое недовольство у юнцов, очень похожих на козлов, готовых натянуть на свои чресла любые штаны, даже женские, лишь бы они были заморскими и украшены цветными лейблами.

Сейчас этих штанов полно, лейблов еще больше — понаделали про запас, чтобы пришивать к старой одежде и изделиям, изготовленным в подвале соседнего ЖЭКа, а хлеба нет. И денег нет. И того тепла, желания помочь соседу, что существовало раньше, тоже нет. Не стало.

Было над чем задуматься…

9

Шел четырнадцатый день плавания. Впереди были Гавайи — американские острова, территория, где даже в береговой песок были воткнуты полосатые, со звездами, сгребенными в верхний угол, флаги: не замай, мол, нашу землю!

Море было спокойным, из мелких волн деловито выпархивали резвые летучие рыбы, обгоняли по воздуху рефрижератор и звонко шлепались в прозрачную синюю воду. Было жарко.

Свободный от вахты народ решил устроить себе купание на ходу, не останавливая корабля. За борт бросили шланг, подключенный к насосу, чтобы подать воду прямо на палубу, под катера, разогретые так, что на них можно было жарить яичницу, одну на весь пароход.

Протереть палубу одного из катеров, чтобы чистая была и чтобы мухи на зубах не хрустели, потом полить ее подсолнечным маслом — желательно первой выжимки, душистым, — а потом расколотить штук двести "куриных фруктов"… Через пять минут может обедать весь рефрижератор, даже те ребята, которые парятся в машинном отделении… В том числе, по ломтю яичницы достанется и сотрудникам компании "Юниверсал фишинг", которой принадлежали водолазные катера, а также работникам горного предприятия, чьи железные манатки лежали в трюме, громоздились терриконами, похожими на караульные вышки, и при всякой волне, даже малой, гремели, будто немытые алюминиевые кастрюли и по ночам мешали спать…

Отправленный за борт шланг тут же оседлал чернявый ловкий матросик, очень похожий на лилипута, с быстрыми движениями, ткнул пяткой в резиновую шайбу, прилаженную к насосу, в то же мгновение захлюпал воздухом, сыто зачавкал мотор, шланг напрягся и едва не выпрыгнул из-под лилипута, но тот хорошо знал, с кем и с чем имел дело, ухватился за шланг двумя руками и неожиданно прокричал гулким низким басом, явно доставшимся ему по недоразумению, бас этот должен был принадлежать другому человеку, головою упирающемуся в облака:

— Подгребай, народ, под шланг — пора освежиться перед обедом!

Освежились все, кто хотел — и капитан с дорогой пенковой трубкой, и Москалев, и даже перемазанный маслом механик, выскочивший на волю из тесной железной табакерки, набитой машинами и механизмами. А уж о простом люде, свободном от вахты, речи вообще не было.

Обливались прямо в одежде, в тельняшках с длинными рукавами и в брюках, но пока иной бравый мореход, стартуя от кормы, добегал до носа, одежда на нем не только высыхала, но и делалась вроде бы как выглаженной: на штанах с тельняшкой ни одной мятой складочки, одежда на теле сидела ровно, словно бы ее только что искусно отутюжил опытный портной.

Рефрижератор шел по самой середине Тихого океана. Если бы выдалась остановка, то они бы обязательно порыбачили. Голубого марлина, конечно, вряд ли бы поймали, но пару чушек весом килограммов в двадцать — двадцать пять каждая, точно бы изловили.

Хорошо стоять под тугой морской струей, вырывающейся из шланга, глотать приятную соленую горечь, растворенную в воде, отцикивать ее за борт, ахать, взвизгивать, мычать, охать, блеять, кукарекать, ворковать, крякать, каркать, вскрикивать, рычать от восторга, петь, смеяться, кашлять, фыркать, — под шлангом раздавались все звуки, памятные с детства, с отчего дома…

Как мало, оказывается, надо, чтобы человек почувствовал себя счастливым.

В самый разгар обливания из рубки по громкой связи пришел неожиданный приказ капитана:

— Выбрать шланг из-за борта!

И сразу радость смолкла, на смену ей пришел сдавленный скулеж мелких волн, раздавленных тяжелым телом рефрижератора.

— Он чего, дыма там своего, сигарного, объелся или в трубке прогорела дырка, а? — не выдержал Охапкин. — А?

— Погоди, Иван, тут дело не в дыме, — придержал его Москалев, — тут что-то другое…

Прошло минуты полторы. Охапкин в этот малый промельк времени успел только причесать голову и гребешком разровнять свои роскошные великосветские усики, и все — на большее не хватило, он мигом высох под яростным солнцем.

А солнце, кажется, расплылось по всему небу, ни одного голубого кусочка не осталось, даже малого, все было залито жидким золотом.

Перед тем как взбежать по трапу вверх, в рубку, Геннадий остановился — что-то насторожило его. Кажется, это была длинная серая линия, возникшая по курсу, в которой, словно новогодние сверкушки, вспыхивали блестящие электрические точки.

Ну будто бы гигантская подводная лодка решила всплыть по курсу, и чем-то чужеродным, инопланетным, колдовским повеяло от увиденного, и очень недобрым был дух этот… Вселенский, либо даже более, чем просто вселенский.

— Не понял, — проговорил Геннадий неожиданно смятенно, — что за явление Ходынского поля народу?..

Рефрижератор шел прямо на мерцающую гряду, не сворачивал. Ход свой не сбавлял.

— Остров какой-то неведомый? — пробормотал Москалев про себя, почти неслышно. — Но идем без промеров глубины… Так не бывает!

По узкому трапу взбежал наверх. Двери рубки были распахнуты настежь с обеих сторон, чтобы был хотя бы какой-нибудь продув, приток воздуха, сквозняк… Капитан от несносной жары даже трубку изо рта выдернул.

— Вот, соображаю… не испечь ли мне на гидрокомпасе пару лепешек к чаю, — увидев Геннадия, сказал он.

— А кок чего делать будет? Мух ловить?

— Коку мы тоже найдем занятие, — капитан хмыкнул, — ведрами пот механиков из машинного отделения откачивать.

— Тоже дело! — Москалев с высокой судовой пристройки вгляделся в непонятную серую линию, до которой было не так уж и далеко — миль восемь, ну, может быть, девять.

— Что, любуешься новоиспеченным островом, который не нанесен ни на одну морскую карту мира? — Капитан хитро прищурил один глаз, сдул с носа несколько капель пота.

— Что за остров? Как зовут?

— Никак!

Капитан глянул в одну сторону, в другую и неожиданно беспомощно помял пальцами воздух; Геннадию стало ясно: когда у того во рту нет трубки, он ощущает себя очень неуверенно.

— То есть как это никак?

— А вот так, молодой человек! Это остров, образовавшийся из мусора, сброшенного в воду с кораблей.

Москалев приложил ко лбу ладонь, чтобы не мешало солнце, вгляделся в безмятежную даль пространства, рассеченную серой плоской полосой; ему показалось, что он даже увидел небольшую белую птичку, обосновавшуюся на этом странном острове, хотя ее здесь не могло быть