будет бегать или возить тяжелый груз, а после пережитого эмоционального потрясения не сможет больше держать всадника…

— Жаль вас расстраивать, — говорит Стюарт действительно с сожалением, — но у нас нет ни времени, ни лишних рук, чтобы лечить животное без гарантии, что оно оклемается и будет на нас работать. А теперь, прошу нас извинить, милочка, мы лучше избавим скотину от страданий.

Мое сердце бьет тревогу, кровь бурлит в жилах и стучит в ушах, так что я не могу ясно мыслить.

Стюарт направляется к лошади, Амелия неохотно плетется за ним. Лэйни отворачивается, не желая смотреть, но спорить не решается.

— Я куплю ее, — выпаливаю я.

— Что вы говорите, милочка?

— Сколько вы за нее хотите?

— Собираетесь купить ни на что не годную лошадь?

— Да.

— Зачем?

Да чтоб вам всем пусто было. Что за кретинские вопросы?

Я не отвечаю. Стюарт смотрит на Лэйни, потом на Дункана, и в его взгляде мелькает подозрение, будто бы он чего-то не улавливает.

— Три тысячи.

Амелия прыскает.

— Перестань, Стюарт.

Он не отрывает от меня глаз, и я понимаю, что мужик сообразительнее, чем кажется.

— Это превосходный мустанг, и я потратил много времени, чтобы объездить лошадь.

Да, и нашел ей отличное применение.

— Но сейчас она тебе не нужна, — напоминает мужу Лэйни. — И никому не нужна.

— Это не делает ее бесполезной, — отвечает Стюарт. Потому что видит: я очень хочу спасти лошадь.

— Тысяча, — предлагаю я. — Он поворачивается к стойлу и жестом зовет за собой Амелию. — Хорошо. Три.

Стюарт улыбается и снова протягивает мне руку. Трех тысяч у меня нет, но я все равно ее пожимаю.

— Я приеду за лошадью утром.

— Мы с Лэйни будем ждать вас на кофе с кексом, — радостно говорит он, как будто он только что и не облапошил меня самым возмутительным образом.

На губах Лэйни нет даже намека на улыбку. Это меня смущает: я думала, она почувствует облегчение от нашей сделки.

— Так, значит, все довольны? Стюарт? — спрашивает Дункан.

— Я на седьмом небе, — коварно улыбается великан.

— Лэйни, тебя это устраивает?

— Да, спасибо, — отвечает она, и когда на лице у нее внезапно расцветает сияющая улыбка, мне приходит в голову, что она улыбается только неосознанно. — Не будь я такой идиоткой, мы бы не попали в этот переплет.

— С кем не бывает, — говорю я.

— Я тоже сто раз оставляла ворота открытыми, — подхватывает Амелия. — Со всяким случается.

— Но не на нашенской ферме, правда? — обращается Стюарт к жене.

Лэйни качает головой.

Мы прощаемся с ними и, скрипя ботинками, направляемся к машинам. Над головой бесконечное звездное небо.

— Я приеду к тебе завтра, — говорит мне Амелия.

— Хорошо.

— Как там волки?

— Шестая и Девятый спарились.

Она издает победный возглас, который пугает меня до смерти, потом мы обе смеемся, она машет на прощание и уезжает.

Мы с Дунканом забираемся в его пикап и едем по гравиевой дороге следом за Стюартом и Лэйни. Хозяева исчезают в доме, а мы проезжаем мимо. Но вместо того, чтобы ехать дальше, Дункан останавливает пикап и выключает двигатель и фары.

— Что вы делаете?

Он не отвечает, просто устраивается поудобнее, словно готовится к засаде.

Я в недоумении.

Потом оно испаряется.

Потому что есть способ существования, нашептанный страхом, а есть такой, которым движет изрядная доля гнева, и сегодня вечером я наблюдала оба. Со времен жизни на Аляске я ощущаю их лучше, чем собственное дыхание.

— Ей угрожает опасность? — спрашиваю я.

Дункан молчит.

— Если Стюарт нас заметит, будет еще хуже. Снова получив в ответ тишину, я говорю:

— Я пойду в дом.

Моя рука на ремне безопасности, его рука на моей. Я шарю глазами по его лицу в поисках ответа. Зачем ждать здесь, если он не собирается ничего делать? Однако мы все равно молча сидим в темноте, довольно долго. Я напряженно прислушиваюсь к доносящимся из дома звукам, но ничего особенного не слышу. Только когда свет гаснет и дом проглатывает темнота, мы предполагаем, что супруги легли спать и можно спокойно уезжать. Но я боюсь, что они услышат, как мотор снова заработал, увидят фары и узнают, что мы тайком следили за фермой. Стюарта это заденет.

Я жестами показываю: развернись, подай назад.

Но Дункану эти знаки неизвестны.

— Что это значит?

— Да так, ничего.

Я обещала больше никогда так не делать. Прикусить язык. Не высовываться.

Дункан высаживает меня у моей машины в городе. Из-за вони разлагающейся крысы меня тошнит, и я с облегчением выбираюсь из пикапа.

— Я живу чуть дальше от вас по дороге, — говорит он мне. — Собственно, я ваш единственный сосед, если что.

— Спасибо. — Я невольно замечаю, что слова его прозвучали жутковато. — Вы домой?

— Заскочу на работу на пару часиков. — Он уже отвернулся и сосредоточился на темноте впереди.

— А кем вы работаете? — спрашиваю я.

— Шефом полиции.

У меня отвисает челюсть. Потом я смеюсь.

— Ну конечно! Как я раньше не догадалась?

Он улыбается.

— Хотите сообщить про болвана, которого встретили сегодня утром?

Я киваю:

— Передайте ему, что под снегом прячутся очень ценные животные. Их нужно беречь.

Он наклоняет голову:

— Ага, непременно.

Уже забираясь в машину, я останавливаюсь.

— А почему вы тогда… ну, так нерешительны со Стюартом…

— Почему я не арестовал его?

Я киваю.

— А за что?

Наутро, когда я возвращаюсь за лошадью, меня встречает только работник фермы, потому что с Лэйни произошел несчастный случай и ее отвезли в больницу.

4

Когда нам было двенадцать лет, мама начала время от времени брать нас с собой на заседания суда, куда ее вызывали для дачи показаний. Если допрос свидетеля затягивался, мы сползали на пол, ведя друг с другом молчаливые разговоры, продиктованные в основном знаками, которые Эгги недавно придумала. Она составила для нас словарь, из которого складывался целый язык жестов. После того как она изобрела обозначение для слова «стрекоза», у нас состоялась безмолвная дискуссия о том, сколько стрекоз мы можем поймать по закону, какого цвета они должны быть и какова вероятность того, что однажды ученые научатся выращивать этих насекомых до размеров, позволяющих летать у них на спине. Когда сестра сочинила знак для слова «вселенная», мы обменялись мнениями, что включает в себя данное понятие, и решили, что для одной вселенной вполне достаточно только нас двоих.