Том все прекрасно понимал. Такие мастера, сказал он мне, славятся независимостью и буйным норовом. Они работают самостоятельно и охотно предаются своим разнообразным идиосинкразиям. Том не желал вмешиваться в работу Вассилиса, так что тут опасаться было вроде бы нечего. С другой стороны, получалось, что судьба проекта зависит от одного человека — Вассилиса. Если он утратит интерес, или, как говорится, пойдет вразнос, или — чего доброго — заболеет, у нас не останется ни малейшего шанса завершить строительство вовремя. Перспектива, что и говорить, тревожная, но Том был единственным, кого Вассилис соглашался терпеть, признав в нем такого же перфекциониста; вдобавок Том отличался изрядным терпением и упорно осваивал греческий, чтобы переговариваться с маэстро.

Мы сняли квартиру в доме, что выходил окнами на мастерскую Вассилиса в Старой гавани. Каждое утро с балкона этой квартиры мы видели, как Вассилис спускается по крутой тропинке от своего дома на другой стороне гавани. За его мотороллером мчался кудлатый пегий пес — дворняга, которую мы так и прозвали — Кудлатый. Вассилис съезжал по тропинке, пропадал из виду, а потом вновь появлялся, почти под нашим балконом. Рокот мотороллера стихал, и Вассилис в сопровождении Кудлатого направлялся в мастерскую, а им навстречу из-под досок, тряпок, перевернутых лодок и пустых бочек высыпала стая прикормленных бродячих кошек, пожиравших глазами пластиковый мешок в руках Вассилиса: этот суровый, вечно всем недовольный грек, оказывается, имел слабое место — каждый день он подкармливал местную живность, даже по воскресеньям, в свой законный выходной.

Вассилис решил строить галеру на берегу, сразу за своей мастерской. Мимасу приказали расчистить место и разложить деревянные колоды, на которых предстояло подняться остову галеры. И тут случился первый конфликт между традициями и моими пожеланиями: я попросил Вассилиса сделать киль с легким изгибом вверх посредине. По теории, когда галера окажется на плаву, вес экипажа и припасов приведет к тому, что изгиб распрямится и киль ляжет на воду ровно.

Как я и опасался, Вассилис категорически воспротивился. Никто никогда не делал киля с изгибом, сообщил он мне. Такой изгиб — характерный признак старого, дряхлого, дурно построенного корабля, который вот-вот развалится. Маэстро настолько возмутился, что не поленился отвести меня на другую сторону гавани и показать один такой корабль на стапеле.

— Вот! — сказал Вассилис и ткнул пальцем. — Гляди! Этот корабль совсем плохой. Ему осталась пара лет. Зачем тебе новый корабль с таким дефектом? Никогда в жизни не слыхал о корабле с гнутым килем! Чушь какая-то!

Четыре или пять раз подряд мы с Томом терпеливо объясняли нашу теорию; по счастью, в тот день у Вассилиса было хорошее настроение. После двух часов спора он неожиданно развел руками.

— Ладно, сделаю. Но это ваша идея, не моя. — И возвел глаза к небу, а потом обхватил голову руками и состроил плаксивую физиономию.

Пару недель спустя, когда киль галеры уже покоился на колодах, а изгиб был виден всем, кто хотел видеть, двое местных стариков остановились неподалеку и стали обсуждать необычную форму. Вассилис накинулся на них, защищая дело своих рук.

— Что, понять не можете, насколько это здорово? — крикнул он и сопроводил свои слова величавым жестом. — Так оно и должно быть!

Вардикос не сумел найти дерева, достаточно высокого, чтобы маэстро мог вытесать киль из цельного ствола; пришлось собирать его из нескольких частей. Массивную основу тарана также собирали из более мелких элементов, которые скрепляли между собой деревянными колышками, и насадили на изогнутый корень, задавший форму. Когда все было готово, мы собрались, чтобы установить таран и киль на стапель. Едва киль очутился на месте, Вассилис забегал вокруг, вбивая умопомрачительное количество клиньев, призванных не дать дереву утратить форму. Мимоходом он пояснил, что это необходимо, поскольку свежесрубленная алеппская сосна имеет обыкновение выгибаться. Если не зафиксировать киль, он утратит форму, и построить корабль окажется невозможно.

Почему же мы не использовали высушенную древесину, спросил я. Потому что таковой в пределах досягаемости не было, а свежесрубленная сосна будет получше — она более податлива. Я внезапно сообразил, что услышал разгадку тайны, не дававшей покоя историкам. Они никак не могли понять, как древним грекам удавалось столь быстро восстанавливать потери своего флота в кораблях. Некоторые историки полагали, что на античных верфях хранились запасы древесины, из которых и строились новые корабли; но если так, каким образом былые мастера рассчитывали потребности флота в пополнении? Разгадка же оказалась простой: в древности наверняка не использовали высушенную древесину. Подобно Вассилису, старые мастера брали свежесрубленные деревья — «более податливые». Мастерство кораблестроителя, древнего или современного, заключается в умении определить, как поведет себя та или иная древесина, когда высохнет, насколько она сядет, насколько выгнется, — и, приняв все это во внимание, построить корабль.

Наш следующий шаг опять отличался от традиционных методов кораблестроения. Традиция предписывала строить корпус от киля, а уже затем устанавливать ребра. Том же подготовил для Вассилиса своего рода направляющие; позднее, когда корпус окажется в значительной степени собран, часть этих направляющих можно будет убрать, а остальные будут служить шпангоутами. Мы с Томом согласились, что так разумнее и что Вассилису придется примириться с новым для него методом строительства. Впрочем, ожидать от маэстро полного одобрения наших нововведений не приходилось, особенно с древесиной столь податливой и склонной к выгибанию. Ну и ладно; значение имело лишь то, что форма корпуса должна соответствовать проекту Колина.

После полудня в тот день, когда мы поставили на место несколько ребер, остальные ушли, а я задержался на верфи. Мне хотелось, что называется, почувствовать корабль. Впервые за все время строительства он приобрел отчетливые очертания, позволявшие представить, как выглядела галера 3000-летней давности. Стоя на берегу и разглядывая ребра корабельного «скелета», я поражался тому, сколь хрупким он кажется. Когда мы устанавливали ребра, они были вполне весомыми в наших руках. А теперь, расположившись вдоль киля, они нарушали пропорции; мнилось, что киль не выдержит их тяжести и собственного веса и переломится пополам. Мне пришел на память скелет крокодила, увиденный в музее естественной истории. Голова и массивные челюсти, подобно носу и тарану нашего корабля, казались слишком массивными для вытянутого позвоночника.

Вассилис, правда, нисколько не беспокоился — во всяком случае, никак беспокойства не проявлял. Каждое утро он приходил в мастерскую, кормил кошек, варил себе кофе на костре из стружек и принимался за работу. Ни Мимас с Томом, ни я, ни Джон Иган, который приехал фотографировать и помогать всем, кому понадобится помощь, не имели ни малейшего представления о том, что именно будет происходить в конкретный день. Чем займется Вассилис, предугадать было невозможно: он оказался абсолютно непредсказуемым. То он подступал с теслом к тарану, то менял местами доски и замерял их кривизну, то вдруг сообщал, что едет на другую сторону острова, чтобы поискать дубы, из ветвей которых получаются отличные нагели — те самые колышки, которыми доски крепились друг к другу. Он никогда не сообщал своих планов заранее — и никогда не объяснял, что и как делает. Он просто работал — в своем ритме и по своим методам. Нас с Томом едва не хватил удар, когда, вместо того чтобы начать корпус с первой доски у киля, Вассилис начал с последней — на уровне палубы. После чего совершенно неожиданно поставил на место самую нижнюю доску. Мы с Томом, разумеется, ждали, что затем он установит соответствующую доску по другому борту — не тут-то было! Вассилис поставил вторую снизу доску с той же стороны.