Подозвал князь Иван Саньку, сказал:

- По весне на Москве встретимся. Погоняли мы с тобой голубей, и нет тех дней более. Иные заботы у нас ноне и судьбы. Кануло прошлое…

Въехал князь Иван на пригорочек, долго глядел вслед отъезжавшему поезду. И пока не скрылись в снежной степи последние конные, сидел в седле недвижимо. Наконец поправил рукавицы, тронул коня. Кинул Холмскому:

- Пора и нам в Москву ворочаться.

Все шло как нельзя лучше. Давно ушел в Крым санный поезд. Месяц минул. Ждали первого тепла, но морозы еще держались и сухой снег с грохотом обрушивался со звонниц и теремов, стен и башен Кремля.

Узкие дворцовые оконца хрустально отливали италийскими стекольцами. Во дворцовых покоях тишина, редкие голоса, скрип половиц под чьими-то шагами.

Смеркалось. Иван Молодой ожидал возвращения отца-государя с великой княгиней. На прошлой неделе он повез ее на богомолье. Все надеялся, что святая молитва облегчит ее болезнь.

Услышав топот копыт, конское ржание, окрики дворян и перестук барок, Иван подхватился, кинулся навстречу. Боярыня Меланья с постельничими уже вела великую княгиню на ее половину, а отец, широко шагая, направился в свою опочивальню. Вскорости, переодевшись в зеленый парчовый халат, он вошел в горницу к сыну.

- К матери не ходи, умаялась она в дороге. - Сурово сдвинув брови, сел в кресло. - Неисповедимы пути твои, Господи.

Вошли слуги, зажгли свечи. Воск, оплавляясь, стекал в серебряные плошки. Иван Третий, положив ладонь на бороду, заметил:

- Подобно свече оплавляющейся, жизнь ее уходит. - Вздохнул. - Велел нарядить бояр в Суздаль, лекарь там, сказывают, проживает, сглаз лечит.

Чуть повременив, спросил:

- Ты, Иван, у старой великой княгини был?

Князь Иван кивнул. Государь этим довольствовался. И без того знал, что мать, вдовствующая княгиня, тверскую невестку не любит и подчас этого не скрывает.

Чуть погодя Иван Васильевич о другом речь повел:

- В пути о многом передумал. Со всех княжеств, по всей земле русской дань собираем по крохам, а увозим пригоршнями. Татарам платим. Почто? Крымцам платим, дабы землю нашу не разоряли, покуда в слабости мы… Однако ныне я о твоей поездке хочу поговорить. О Новгороде. Не того я ждал от новгородцев. Не на словах хочу слышать их заверения - на деле. Заставлю Новгород покориться Москве и великому князю. Эвон, совсем запамятовали новгородцы давние лета, когда Ярославичи их город боронили. Много возымели, вольности им подавай!

Потер лоб, задумался. Иван Молодой ждал, о чем еще будет говорить государь. А тот совсем неожиданно сказал:

- По весне отправишься, великий князь Иван Молодой, сызнова в Новгород, приведешь новгородцев к присяге. Чтоб впредь не помыслили у Казимира подмоги просить, под руку Литвы подаваться!

Таинственна причерноморская Дикая степь. Ее история тысячелетняя. Какие только народы не проходили черноморскими степями, многочисленные конские копыта топтали ее землю.

Но зимой жизнь в степи замирала. В кибитках и юртах отогревались татары у очагов при жалком тлении овечьего кизяка. А на подножных кормах в ожидании тепла бродили табуны.

Санный поезд великого князя Московского Ивана Третьего ехал в Крым. Задолго до Перекопа, гикая и визжа, окружили розвальни сотни две татар мурзы Керима. Санька так и подумал, что придется взяться за сабли, но старший татарин что-то прокричал, и шумная орда разом стихла.

Боярин Родион понял, что мурза Керим получил указание сопроводить поезд до самого Бахчисарая, где стоял дворец Гирея.

В безводный Крым московиты втянулись через Перекоп, как через горлышко бутылки. Санька ехал левым берегом соленого моря, где гнилая вода редко замерзала, а еще реже зарастала камышами. Ветер с моря дул пронзительный, Санька то и дело кутался в подбитый мехом плащ и думал, что перешейку нет конца.

От перешейка до самого Бахчисарая посольский поезд сопровождали конные татары. Санька видел, как жадно поглядывал главный из них на груженый обоз. Иногда пропустит вперед себя весь поезд, потом, нахлестывая своего тонконогого скакуна, промчится в голову, пристроится к боярской колымаге.

Когда наконец втянулись в степной Крым, Санька вздохнул облегченно. Ратник, бывший в Крыму прежде, заметил:

- Добро, что татары сами поклажу нашу стерегут. Без этого не видать бы хану дорогих мехов. Разбойный люд эти татары.

- У них, поди, всякой рухляди во множестве скопилось, - сказал Санька. - Крымцы часто в набеги ходят. Коли не на Русь, так в Литву.

- Не говори, отрок. Татары, едва в Крым воротятся, все, что пограбят, грекам аль армянам продают…

Чем ближе подъезжали к Бахчисараю, тем теплее становилось. Снег сходил с земли, оголяя ее латками, и теперь санный поезд часто скрипел по траве, по прошлогоднему засохшему кураю [16].

Для тех московитов, которые впервые приехали в Крым, удивительно было видеть чахлую крымскую растительность, редкие кустарники, безлесье и безводье.

Поразился Санька жилью крымцев. Из булыжного камня подслеповатые сакли, крыши невесть из чего сделаны - на чем только держатся. Не то, что на Руси: избы из бревен, крыши хоть из соломы, но лежат слоем плотным. А уж хоромы боярские и дворец князя ни в какое сравнение не идут с жильем татарина.

Бахчисарай, пыльный и грязный, расположился в лощине. Вдали по одну руку меловые горы, по другую - скалистые. Сакли белые, плетнями огорожены.

Улицы в Бахчисарае туда-сюда петляют. Тополя высокие - под самое небо.

Наконец московиты въехали во двор караван-сарая, огороженного глинобитной стеной. Здесь и расположились.

Не приглянулся Саньке бахчисарайский дворец Гиреев. И никого из прибывших не впустила во двор зоркая стража.

Мурза Керим с начальником караула таки провел боярина Родиона во дворец. Низко склонился боярин перед ханом, сидящим в креслице, отделанном перламутром и дорогими каменьями. Через старого толмача боярин передал хану свиток и, снова низко склонясь, покинул дворец.

А на другой день хан прислал ответ великому князю Московскому, заявив, что Московский улус данник Золотой Орды еще со времен Батыя.

Саньку поразила степь. В Крым ехал - лежала она под снегом, возвращался - травой сочной зазеленела, а по тому ковру цветы ранние разбросаны.

Дни делались жаркими. Сколько ни озирался Санька, степь цвела алыми маками, синими васильками, желтыми и розовыми тюльпанами. Белая ромашка клонилась к ступице, а колеса подминали молодой ковыль.

Над степью звенел жаворонок, пением своим заглушая монотонный колесный скрип.

Взирал Санька на степь, вертел головой, и радостное чувство наполняло его. Часто устремлял он глаза ввысь. В ясный день небо было далеким и нежным, голубым и ясным.