Как и у всех остальных, глаза у него были завязаны. Хотя в первые моменты ритуала у него одного, как у доверенного помощника Чезру, глаза оставались открытыми, чтобы он мог расставить вокруг сосуда остальных жрецов. Потом, произнося слова молитвы, Мерван Ма занял свое место, протянул руку, повернул под столом рычаг и, следя взглядом за медленно опускающимся уровнем красной жидкости, завязал глаза себе.

Рычаг и особый механизм под столом предназначались для того, чтобы сначала обеспечить отток крови, а потом замедлить его и прекратить совсем. Жрецам предстояло заменить не всю кровь, а лишь около грех четвертей. Когда отток крови прекратился, раздался звон колокольчика — сигнал к началу жертвоприношения. Ятол, стоящий слева от Мервана Ма, взял заранее подготовленный нож, надрезал свое правое запястье и принялся нараспев читать специально подобранный по размеру церковный псалом. Пока он читал, его кровь стекала в сосуд. Когда стих закончился, жрец передал нож стоящему слева от него, и процесс повторился.

Наконец нож описал полный круг и вернулся к Мервану Ма. На его правом запястье, покрытом зажившими шрамами, появился новый надрез. Стоически выполнив свой долг, юноша положил нож на стол.

Когда песнопение подошло к концу, Мерван Ма снял повязку с глаз и бросил взгляд на результаты их трудов. Как обычно, немного крови разбрызгалось вокруг кубка, и уровень жидкости в нем был чуть ниже верхней отметки, хотя и находился в пределах допустимого. В противном случае жертвоприношение было бы объявлено недействительным, один из собравшихся вокруг стола был бы убит и заменен другим; эта судьба во всех случаях миновала бы лишь надзирающего ятола и Мервана Ма.

Однако на этот раз все прошло гладко, уровень крови в Кубке был вполне приемлем.

Мерван Ма удовлетворенно кивнул. Позднее ему придется вернуться сюда и вытереть со священного сосуда брызги, но на данный момент его долг может считаться выполненным. Точным движением, отработанным месяцами подобных процедур, юноша взял стоящего слева жреца за руку и одного за другим вывел всех из зала.

Как только дверь за ними закрылась и жрецы оказались в небольшом помещении перед Залом Вечности, они тоже сняли закрывающие глаза повязки и поздравили друг друга с успешным завершением важного дела.

Как обычно, в зале кроме Мервана Ма остался лишь надзирающий ятол. Как и после каждого жертвоприношения, этот уже пожилой человек поднял взгляд на юношу.

Во взгляде Маду Ваадана не чувствовалось расположения. Многие ятолы не питали к Мервану Ма теплых чувств, позволяя зависти возобладать над приверженностью религии и Богу. В конце концов, юноша не был не только ятолом, но даже и жрецом и тем не менее благодаря близости к Чезру вскоре должен был стать самым могущественным человеком в Бехрене. Ему предстояло выбрать нового Гласа Бога, и его мнение окажется решающим при утверждении этого ребенка Советом жрецов. И ранние годы жизни избранного ребенка пройдут под его надзором, а потом, хотя формально в религиозной иерархии он не будет занимать сколько-нибудь достойного места, следующий Глас Бога, без сомнения, будет прислушиваться к его словам.

Такая ситуация не устраивала многих ятолов. Мервану Ма приходилось слышать разговоры о том, что в давние времена доверенным помощником Чезру всегда был следующий по рангу ятол, а не какой-то там простой пастырь.

Юношу не слишком беспокоило подобное отношение. По какой-то причине выбрали именно его, он знал свой долг, и никакие личные настроения и чувства не помешают ему этот долг выполнять. Его призвание — служение Богу посредством безукоризненного исполнения указаний Гласа Бога — столь обожаемого им Чезру. Он снова и снова напоминал себе, что не стоит ни задаваться бессмысленными вопросами, ни вообще обращать какое-либо внимание на выражение лица надзирающего ятола. Этот человек проявлял слабость, и Мерван Ма не хотел идти по его стопам.

Юноша вернулся в келью, взял освященный кусок материи и с благоговением обтер снаружи Кубок Чезру, с удовлетворением глядя на заполнившую сосуд кровь и радуясь тому, что она обеспечит благополучие Бехрена на следующий месяц.

После боя с гоблинами Бринн и Джуравиль продолжали путь, почти не разговаривая друг с другом. Тогайранка злилась на него за то, что эльф заставил ее убивать, — чтобы она могла почувствовать, как меч входит в сердце врага; заставил ее ощутить запах пролитой крови, испытать те чувства, которых она прежде никогда не знала. Во время нашествия бехренцев, уничтоживших ее племя, она видела немало смертей. А еще на глазах Бринн были убиты ее собственные родители, десятилетняя девочка слышала их предсмертные крики. Ничего не могло быть ужаснее этого!

На этот раз она сама выступила в роли убийцы, и чувство вины не покидало тогайранку.

На протяжении недели они вряд ли обменялись хотя бы словом. Да этого, в общем-то, и не требовалось — каждый знал свои обязанности в том, что касалось разжигания огня и приготовления еды на привале. По ходу дела эльф время от времени весьма миролюбивым тоном отпускал те или иные замечания, но Бринн обычно отделывалась междометиями или усмешкой.

Однако скоро их отношения стали такими же, как и прежде.

— Пояс-и-Пряжка, — сказал Джуравиль, когда пошла третья неделя после встречи с гоблинами.

Бринн, спешившись, стояла рядом с ним на выступе скалы, круто обрывающейся вниз. Внизу темнел лес, а далеко впереди уходили в небо зазубренные очертания гор.

— Расстояние скрадывает размеры, — заметил эльф. — Ты даже не в состоянии представить себе, насколько высоки эти горы.

— Однажды я уже перевалила через них, — напомнила ему девушка. — И мне приходилось бродить по их южным склонам.

— Это было так давно, что ты вряд ли помнишь их истинные размеры.

— Ребенком я разглядывала отроги Алешон Твак каждый день и с гораздо более близкого расстояния, чем сейчас.

— Да уж кто бы стал спорить, — отозвался Джуравиль. — С гораздо более близкого. По мере того как мы будем приближаться к ним, горы будут казаться все выше. У нас впереди еще очень долгий путь.

Бринн перевела взгляд на эльфа, который смотрел в южную сторону горизонта. К удивлению тогайранки, его слова не вызвали у нее раздражения. Нет, она поняла и оценила его в этот момент, может быть, больше, чем когда-либо с тех пор, как они покинули Эндур'Блоу Иннинес. Только здесь и сейчас, когда цель замаячила перед глазами, но была еще так далека, девушка на самом деле осознала, чем пожертвовал ее наставник… ее друг. Ему предстояло провести вдали от дома, родных и друзей месяцы, если не годы, и все ради чего? Уж конечно, не ради личной выгоды и даже не потому, что госпожа Дасслеронд предпочитала тогайру бехренцам. Когда он вернется домой, к своей обычной жизни, ежедневные радости и печали его существования не будут зависеть от того, сумеет ли Бринн освободить Тогай. Если разобраться, какое, в общем-то, дело Джуравилю и вообще тол'алфар до того, кто правит в далеких, продуваемыми ветрами степях — тогайру или бехренцы?