– Поэтому Анджи показывает тебе, что произойдет в твоей семье?

– Не знаю. Думаю, чем ближе что-то находится, тем отчетливее оно ощущается в воде Анджи. Но я вижу то, что касается меня и моих близких. Ты ведь сам заглядывал в источник во время полнолуния и наверняка увидел что-то другое.

Искан так и не рассказал мне, что именно он увидел тогда в воде. Он задумчиво кивнул.

– Я не умею истолковывать образы так же хорошо, как ты. Какие-то обрывки, которые трудно понять. Но я буду упражняться.

Он подскочил и потянул меня за руку, чтобы я тоже встала.

– Пошли!

Схватив два кубка, он вылил из них остатки вина.

– Давай наполним наши кубки водой полнолуния!

Наполнив оба кубка водой Анджи, он протянул один мне, а второй поднял к небу.

– За нас, за будущее!

Я тоже подняла свой кубок и выпила холодной воды, думая об Искане и о нашем будущем, – все мое тело пело от радости.

Этими словами Искан поселил во мне надежду, что скоро он попросит у отца моей руки. Но вот наступила зима с ее сухими и холодными северо-западными ветрами, и визиты Искана в нашу семью стали все более редкими. Мы продолжали встречаться у источника, но и это происходило все реже. Искан оправдывался тем, что отец не отпускает его.

– Я необходим отцу в его службе, – говорил он, когда мы сидели, скрючившись под одеялом, и зубы у меня стучали от холода. – Без меня он бы не справился, он повторяет мне это каждый день. Отец мой стар и не может следить за всеми интригами двора так, как я. А визирю исключительно важно знать все, что происходит при дворе его правителя. Во многих отношениях я самый главный человек для правителя. По крайней мере, я важнее, чем его бледные сынки, – он ухмыльнулся. – Знаешь, правитель подарил им всем семерым новых коней. Великолепные лошади, из западного Элиана. Он осыпает этих пустоголовых дурней подарками, а пользу ему приношу только я!

– Но ведь и ты получил этой осенью новый меч из рук правителя, – осторожно напомнила я ему. – Таким мало кто может похвастаться. Он считает тебя своей правой рукой, своим мечом.

Искан жевал внутреннюю часть щеки. Грозовая туча прошла, его лицо просветлело.

– Само собой, так и есть. Он был бы сумасшедшим, если бы не понимал этого.

Я сглотнула. Правитель был для меня свят. Мне казалось опасным так говорить о нем. Все равно что совершить святотатство. Но Искан часто так выражался, и я подумала, что при дворе говорят по-другому, а не так, как принято у нас, простых людей.

– Понимаешь, Кабира, это означает, что теперь я долго не смогу к тебе приезжать. Может быть, весной, когда станет теплее.

Он плотнее завернулся в одеяло.

– От этого холода я оттаиваю только на следующий день у себя во дворце.

Он поцеловал меня в лоб и поднялся.

– Вставай, давай выпьем за весну и теплые ветра!

Он потянул меня за собой к источнику. Ему всегда хотелось выпить из него на новолуние. Вода была такая холодная, что ее больно было глотать. Искан вытер губы тыльной стороной ладони.

– Я просто чувствую, как это дает мне силы. И телу, и душе.

Он взял глиняный кувшин и наполнил его водой из источника.

– На этом я продержусь до нашей следующей встречи. Тогда я пошлю за тобой, Кабира.

Наклонившись вперед, он легко поцеловал меня в губы.

– До весны, моя птичка!

Я осталась стоять у входа в ущелье, глядя ему вслед, когда он спускался по склону к рощице, где обычно оставлял своего коня. Холодный ветер обжигал мне щеки, но я его почти не чувствовала. На сердце у меня было еще холоднее.

* * *

Наступила долгая и тоскливая зима. Ничто не приносило мне радости, а мое обычно прекрасное настроение улетучилось. Единственным человеком, подозревавшим о причинах перемены во мне, была Агин. То и дело я замечала, как она смотрит на меня, нахмурившись. Это еще больше сердило меня и выводило из равновесия, так что я стала избегать обеих сестер, проводя много времени в одиночестве. Мать тревожилась за меня. Думала, что я изнываю от скуки, поскольку зима – такое время, когда ничего не происходит. Подозреваю также, что она считала – мне нужен муж. Но все молодые мужчины, которых знакомили со мной, были ничтожны по сравнению с Исканом. Они не умели вести себя с тем же достоинством. Не могли рассказать таких интересных историй, как Искан, о жизни при дворе. Губы у них были не такие румяные, а смех не столь заразителен. Они не смотрели на меня загадочными карими глазами. И от них по коже моей не пробегал огонь, как от одного присутствия Искана. Боюсь, я встречала всех этих честных и работящих молодых людей, живущих по соседству, с равнодушным высокомерием. Что они могли мне предложить, чего в сыне визиря не было бы в десятки раз больше?

Я устыдилась бы при мысли о том, как вела себя тогда, если бы по-прежнему могла испытывать стыд. Моя репутация пострадала, и, когда мать отчаялась и перестала водить меня во все знакомые семьи, наверное, не осталось ни одной матери, желавшей женить своего сына на высокомерной дочери Малик-чо.

Единственное, что я делала по собственному почину, – навещала источник. Туда я отправлялась каждый день, иногда по нескольку раз за день. Очищала землю вокруг него так тщательно, что там не было ни листка, ни травинки. Украшала Анджи красивыми белыми камнями. В зимней куртке, обмотавшись несколькими шалями, я часто сидела на краю источника, глядя в прозрачную воду, размышляя об Искане, перебирая в памяти каждую нашу встречу. Иногда я видела, как у моего отражения щеки становились пунцовыми, когда я вспоминала его поцелуи. Он целовал меня. Называл меня своей. Говорил, что вернется.

Источник изменился. Между мной и Анджи всегда были особые отношения. Мать посмеялась бы надо мной, если бы узнала, что я так думаю, но это правда. Матери моего отца куда сложнее было понимать источник, истолковывать его видения, чем мне. Но теперь источник словно бы отвернулся от меня. Сидя на краю, я никак не могла нащупать эту связь взаимопонимания. Он больше не интересовался мной. Я сидела, опустив руку в ледяную воду, но Анджи не отвечал мне. Казалось, и Искан, и Анджи бросили меня, и от этого я впадала в отчаяние. Я не переживу, если потеряю их обоих.

К следующему полнолунию я была готова.