Я внимал этим голосам, они разносились в воздухе, словно усиленные громкоговорителем на минарете, как голос муэдзина, созывающего на молитву; они слышались мне в шелесте крыльев птиц, и я им верил, потому что я был маленький, а когда ты маленький, что ты вообще можешь знать о мире? Слушать и верить для меня было одно и то же. Я верил тогда всему, что мне говорили.

Итак, я услышал о том, что в Иране живут шииты, что они хорошо относятся к хазарейцам и что там есть работа. Я увидел идущих по улице мальчишек, возвращавшихся из Тегерана или Кума в Афганистан, с деньгами в кармане, с чистыми волосами, в новой одежде и кроссовках вместо стоптанных башмаков, в то время как мы, мальчишки хазара с Лиакат-базара, воняли как козы. Так вот, когда я увидел этих мальчишек, которые остановились на ночлег в самавате Кгази и наутро отправились домой, я подумал, что когда-то они были такими же, как я, а сейчас носили джинсы и рубашки, и решил, что мне тоже надо ехать в Иран.

Я пошел к дяде Рахиму и попросил у него совета, потому что из всех моих знакомых именно он больше всех знал о путешествиях. Без намека на улыбку, затянувшись сигаретой и выпуская дым, который собирался облаком в его густых бровях, дядя Рахим заявил, что поехать в Иран — хорошая идея. Однако произнес он это так, словно на самом деле идея представлялась ему и хорошей и плохой одновременно — что-то вроде состоящего из двух слоев бутерброда, который в любом случае придется съесть целиком, не задумываясь, с чем он.

Он написал какое-то имя на листке бумаги и протянул его мне. Сказал:

— Иди поговори с ним.

Этот человек занимался тем, что перевозил людей. Я должен был представиться как друг Рахима, чтобы он отнесся ко мне хорошо и не попытался надуть меня, а в подобных случаях такое частенько случалось. Затем он сходил на кухню и собрал мешочек поджаренного нута и изюма и отдал мне его со словами, что не может подарить мне больше ничего, кроме своего благословения, чтобы я добрался в Иран живым и здоровым.

Решено, пути назад уже не было.

Я отправился попрощаться с Заманом и пообещал ему, что всегда буду читать Коран, если вдруг мне случится найти книгу. Я сходил к оста саибу и поблагодарил его за все. Потом пошел искать мальчишек с Лиакат-базара и рассказал им о своем решении уехать.

— Куда?

— В Иран.

— И как ты туда поедешь?

— С человеком, который перевозит людей. Мне дал его имя почтенный Рахим.

— Если тебя поймают, ты окажешься в Телизии или в Санг-Сафиде. Как тот сумасшедший старик с рынка, что целыми днями трет друг о друга камни, считая, что внутри они золотые.

О Телизии и Санг-Сафиде, лагерях для беженцев, ходило множество слухов. И все это были истории о насилии. Я сказал:

— В любом случае я больше не хочу здесь оставаться.

— Говорят, многие до места не добираются: на иранской границе полицейские могут тебя пристрелить, — опасливо произнес один.

— Говорят, там есть хорошая работа, — мечтательно проговорил другой.

— Слухами земля полнится, — заключил я. — Единственным верным решением будет увидеть все своими глазами.

Суфи жевал финики, двигая челюстью, как верблюд. Вытер рот рукавом пирхана, снял с плеча мешок и поставил его на землю. Задом запрыгнул на ограду, спугнув гревшуюся на солнце ящерицу. Несколько минут он, по своему обыкновению, сидел молча, поджав под себя ноги и скрестив руки на груди. Потом произнес:

— Ты уверен, что это хорошая идея?

Я пожал плечами:

— В одном я полностью уверен: хочу уехать отсюда.

— Ба омиди хода. Я тоже не хочу здесь больше оставаться, — сказал Суфи.

Я не вымолвил ни слова, надеясь, что он сам это скажет.

— Я еду с тобой, Энайат, — услышал я слова, которых ждал.

Когда мы отправились к перевозчику, в полутемное помещение, наполненное дымом тарияка, где множество мужчин пили чай и разогревали опиум на горелках, тот сразу спросил у нас про деньги. Но столько денег, сколько он хотел получить, у нас не было. Мы вывернули карманы пирханов, собрали все монеты и скомканные банкноты, спрятанные по отдельности, и вывалили все на стол: получилась горка денег.

— Это все, что мы можем заплатить, — произнес я, — больше у нас даже полрупии не найдется.

Он окинул нас долгим взглядом, словно снимал мерку, чтобы сшить костюм.

— Вашей кучки сбережений не хватит даже на автобусный билет до границы, — проворчал он.

Мы с Суфи переглянулись.

— Есть один вариант, — продолжал он, закончив нарезать яблоко и поднося ломтик ножом ко рту. — Я отвезу вас в Иран, не вопрос, но в Иране вы будете работать там, где я скажу.

— Работать? Это отлично, — обрадовался я. Я не мог поверить своим ушам: он не только отвезет нас в Иран, но и найдет нам работу.

— Три или четыре месяца, в зависимости от того, во сколько мне обойдется ваша дорога. Заработок буду забирать я, — заключил перевозчик, — потом вы будете свободны и сможете делать, что вам заблагорассудится. Остаться там, если понравится. Или уехать, если нет.

Суфи оставалось лишь закрыть глаза и встать на колени в молитве — настолько он был спокоен и молчалив. От дыма и темноты я плохо соображал и безуспешно пытался прикинуть, где нас могут провести, потому что контрабандисты известны своим коварством, но ведь, по сути, больше денег у нас все равно нет, а ему нужно заплатить белуджам, а потом иранцам, чтобы они разрешили нам пересечь границу, и это самая большая статья расходов. Получается, он прав: мы ж ему не родственники, зачем ему терять деньги, перевозя нас? К тому же я представился другом Рахима, а он не абы кто, и это-то меня успокаивало больше всего.

В общем, мы с Суфи сказали, что мы согласны.

— Завтра утром в восемь приходите сюда, — сказал он. — Хода негахдар.

Восемь утра. Дверь заведения. Но ни у меня, ни у Суфи часов нет, более того, ни у меня, ни у Суфи никогда, повторяю, никогда в жизни часов не было. В Наве, чтобы узнать время, я шагами измерял тень, а когда было пасмурно, пытался угадать. В моем селении меня будил крик муэдзина и кукареканье петухов, а в Кветте — шум города в начале рабочего дня. Вот именно поэтому мы с Суфи той ночью решили вообще не ложиться спать.

Мы гуляли. Прощались с городом.

Утром перевозчик отвел нас в какое-то место, недалеко, минут двадцать пешком, где мы сидели до полудня и смогли поесть йогурта и огурцов: наш последний обед в Пакистане я запомнил во всех подробностях. А потом мы тронулись в путь.

Сначала мы ехали на рейсовом автобусе до границы, одном из тех автобусов, где можно с удобством сидеть, и ехали не как беженцы, спрятавшись под сиденьями, а как важные персоны — по билетам. Мы были на седьмом небе от счастья. Представить себе не могли, что наше путешествие в Иран будет таким комфортным; впрочем, на самом деле оно оказалось совсем другим, но на начало грех было жаловаться — началось все просто великолепно.