Женщина огромного роста, такая высокая, словно была на ходулях, вертелась как шаман в центре круга, образованного изумленными зрителями. Цвет ее лица напоминал почерневшую бронзу, ее взгляд был затравленным и пронзительным. Время от времени она останавливалась и длинной палочкой из черного дерева рисовала на земле сложные знаки.

Что до ее костюма, то он был в буквальном смысле слова непостижим. В нем было что-то от одежды мужчины и священника. Он был собран из разноцветных тканей, расположенных странным, но вполне определенным образом. Невозможно было понять, сколько ей лет: ее лицо несло отпечаток неразгаданной красоты, пришедшей из глубины веков и ныне совершенно забытой.

Внезапно она остановилась и затянула балладу:

БАЛЛАДА ИСТИННОГО ПРЕДСКАЗАТЕЛЯ

Весь перед вами — в истине велик,

Жена и муж в один и тот же миг.

Ладони открывайте мне скорее:

Увидеть лики в зеркале страстей

Поможет предсказатель-ворожея.

Как рыба рассекает лоно вод,

Как птица отправляется в полет,

Чтоб с высоты воззриться на юдоль, —

Так через все мои существованья

Мне время подсказало свой пароль,

Который разрывает мирозданье.

Увидит в бесконечности времен

Мой дух и прошлого, и будущего знанье.

Как в зеркале судьбу читаю вам:

С морщинами краса идет вослед годам.

Лишь мне дано приметы объяснять

Грядущего, и я последую опять

По лабиринтам мирозданья.

И колдовством оберегаясь,

Которое меня хранит,

Я к самой сути подбираюсь,

Пусть даже Шабаш мне грозит.

Без страха я вступаю в круг,

Где Маг в отчаянье наводит

Блестящей шпаги острие

На вихрь, который Духов водит.

А змеи, кем он был храним,

Проснувшись, кинулись за ним.

Я знаю, как вернуть невинность,

И как измену наказать,

И как нелюбящее сердце

Любовным зельем напитать.

Спешите все ко мне поближе,

Когда я в Зеркале Судьбы

Вам открываю все, что вижу.

Года промчатся, и в тиши

Вы убедитесь — это правда,

Предсказанная за гроши.

Спешите же ко мне скорее,

Вам все расскажет ворожея.

Она пела и кружилась, останавливаясь только чтобы перевести дух.

— Это сумасшедшая? — тихо спросила Антония, разглядывая ее не без некоторой опаски.

— Нет, не сумасшедшая, но одержимая, — с живостью ответила ей тетка. — Они прокляты и обречены на костер, каждое их слово и каждый вздох — это грех.

Цыганка услышала эти слова и направилась прямо к ним. Она трижды на восточный манер поклонилась им обеим. Затем, обращаясь к Антонии, попросила ее показать руку.

Леонелла, закудахтав от раздражения, попыталась увести племянницу, но та высказала такое неудовольствие и так горячо стала ее умолять позволить ей послушать предсказания хорошей судьбы, что, вытащив из кармана монету, тетушка кинула ее цыганке со словами:

— Ну ладно, голубушка, вот тебе обе наши руки, возьмите эти деньги и предъявите нам наши гороскопы.

Сняв перчатку, Леонелла протянула цыганке левую руку. Та удовольствовалась тем, что взглянула на нее, не прикасаясь, затем приняла торжественный вид и начала импровизировать наполовину шутовским, наполовину торжественным тоном следующие стихи:

К тому, кто в могиле одной ногой,

Гороскоп поворачивается спиной,

Но вашей монеты приятен свет,

И я за нее вам даю совет:

Мужчины больше не ловят взгляд

Тех глаз, которые так косят,

Румяна и мушки — на хлам пора,

Тщеславие глупое — со двора.

Увы, сладострастье — не по годам,

Пора о Господе думать вам.

Вот то, что будущее сулит

Тому, кто у края уже стоит,

С другой стороны глядя в этот мир:

Пора вам готовить последний пир.

Она закончила и умолкла среди всеобщего взрыва смеха. Леонелла слушала ее, не говоря ни слова, ошеломленная и красная от стыда, но когда та закончила, она разразилась таким жутким визгом, что на лице гадалки появилась презрительная улыбка:

— Это говорят звезды, при чем здесь я, — и она обратилась к Антонии.

Девушка сняла перчатку и протянула ей свою белую руку, которую та приняла с видимым волнением. Неестественная дрожь охватила цыганку. Все присутствующие затаили дыхание, как бы почувствовав важность слов, которые будут сейчас произнесены.

Гораздо более естественным и более человечным тоном, хотя и с оттенком некоторой торжественности, цыганка начала говорить медленно, как бы роняя каждое слово:

Господь наш Иисус! Ладонь какая тут —

Мягка, чиста, нежна.

Вы рождены, чтоб счастье подарить,

Для парня славного — достойная жена.

Но тучи над невинной головой

Скопились угрожающей толпой.

И эта линия, что прервана бедой,

Жестокой угрожает вам судьбой.

В отчаянье, в страданьях будет смерть,

И вам вдали придется умереть

От тех, кто дорог…

Но утешьтесь, вдруг

Вам даст судьба избегнуть этих мук.

Боясь всего, что чисто чересчур,

Не верь, беги, когда к тебе взывает

Такой, чьей добродетели редут

Так тверд, как в этой жизни не бывает, —

Тщеславие и похоть там живут.

— Простите мне мои слезы, пожалуйста, и не упрекайте меня. Этот мир не единственный. Смерть, поверьте мне, это только переход, а ваша жизнь еще для вас не начиналась!

Она замолчала, подняла свою палочку словно для того, чтобы толпа, которая ее окружала, расступилась, и ушла величественным и размеренным шагом.

Последовав за ней, толпа отошла от двери Эльвиры.

Леонелла вернулась к себе, кипя от злости и раздражения. Что касается Антонии, понадобилось несколько часов, чтобы это мрачное предсказание изгладилось из ее сердца и памяти.

Возможно, если б ты испил хоть раз

Глоток единственный, божественный экстаз,

Что знают те, что любят и любимы,

В раскаяньи и вздохах ты б сказал,

Что ты напрасно время промотал,

Когда любви пройти позволил мимо.

Тассо

Тем временем Амбросио вернулся к себе в келью; сердце его было переполнено непередаваемыми чувствами. Он был почти взволнован собственной благосклонностью, которую он выказал молодым монахам, благословив их перед уходом, и теперь мог целиком отдаться своему настроению. Это была поистине великая радость, ее не омрачала даже тень греха.