— Каким ветром тебя занесло в Тусон, Рафферти? — прокричал Зант. Повернувшись к Блю, спросил: — Он что, приехал с тобой, чтобы забрать меня?

Блю нервно облизнул губы и вполголоса проговорил:

— Я не нуждаюсь в помощи. Во всяком случае, его помощь мне не нужна.

Зант снова повернулся к Рафферти. Он никогда не любил этого угрюмого парня и вполне допускал, что в один прекрасный день ему придется сцепиться с ним (была бы славная драка!). Род занятий Рафферти был написан на его лице — дон Рафаэль поручал ему самые грязные дела.

— Так зачем же тебя прислали на этот раз? — спросил Зант, брезгливо поморщившись. — Перерезать горло сбежавшей любовнице? Или утопить парочку невинных младенцев?

Рафферти вытащил из кармана бумагу и табак.

— Да, что-то вроде того. А ты, Чапело, направляешься в Сонару?

Зант пожал плечами:

— Может, и направляюсь. Но не думаю, что тебя это касается. Так что занимайся своими делами и не суй нос в чужие.

Рафферти криво усмехнулся:

— Обычно я так и поступаю, мой друг. Вот только на этот раз… Ты, Чапело, и есть мое дело.

Зант нахмурился:

— Что за глупости? О чем ты?..

— Успокойся, Зант. Сеньор Кальдерон приказал мне выследить того, кто желает укоротить твою жизнь.

— Кто-то хочет меня убить? — Зант рассмеялся. — Приятель, я могу назвать добрую сотню таких людей. Ты что, их всех отправишь на тот свет?

— Дело в том, что этого человека я должен доставить к дону Рафаэлю живым. И я бы уже был на пути в Сонару, если бы не вмешались мексикашки. Но я собираюсь закончить дело прямо сейчас.

— Неужели? — Зант вопросительно посмотрел на Блю, но тот молча отвернулся, словно давая понять, что его это дело не касается. — Так, значит, дон Рафаэль хочет заполучить его живым? Кто же он?

— Не он, а она. — Рафферти наконец-то зажег свою сигарету и, сделав затяжку, проговорил: — Старик не хотел, чтобы ты видел меня и мою добычу. Это подарок для тебя. Но похоже, что кое-кто, — он покосился на Блю, — не справился со своим заданием. Да, кстати, ты с ней знаком.

— Кто же она такая?! — взревел Зант.

Рафферти медленно поднялся на веранду и с усмешкой проговорил:

— Ты удивишься, приятель. Она дочь того ублюдка, что застрелил твоего отца. Ее даже зовут так же, как папашу. Джейси Лолес.

А девушка, о которой говорили на гостиничной веранде, находилась совсем рядом, на соседней улице.

Джейси и Рози сидели на кровати, а между ними лежала кипа старых пожелтевших писем, газетных вырезок и чьих-то дневников. Альберто же, стоявший у кровати, рассказывал:

— Ваш отец дал мне эти бумаги много лет назад, когда решил уехать из Тусона. Дал на хранение, так он сказал. Он также говорил, что вернется за ними, но, как видите, не вернулся. Все это время я хранил их. В память о нашей дружбе. — Альберто тяжело вздохнул.

Джейси невольно улыбнулась и проговорила:

— Я очень признательна вам, сеньор Эстрада. Вот только не пойму: зачем мне все это? Я пыталась прочитать кое-что из этих писем вчера вечером, но так и не смогла понять, какое отношение они имеют к моему отцу.

Альберто посмотрел на кипу бумаг, затем перевел взгляд на девушку:

— Значит, эти люди вам не знакомы?

— Нет. — Джейси бросила на кровать письмо, которое держала в руке. — Никогда не слышала о них. Эта женщина подписывается как Лора Паркер, и, судя по всему, речь идет о ее путешествии на Запад.

— А вот здесь, — сказала Рози, взяв другое письмо, — она пишет о своем муже и называет его Зеф.

Верно, —кивнула Джейси. — Я тоже встречала это имя. Но все эти письма предназначены кому-то из Кентукки. Вот только непонятно, почему она не отправляла их напрямую.

— И непонятно, почему они остались у твоего отца, — сказала Рози.

Джейси снова кивнула — ей тоже приходила в голову такая мысль. Тут ее внимание привлек какой-то дневник с пожелтевшими от времени страницами.

— Вот… Я, кажется, нашла записи с другим почерком. — Она прочитала несколько строк и протянула дневник Рози: — Тут дальше по-испански. Посмотри, о чем здесь.

Мексиканка взяла дневник и низко склонилась над ним. Потом вдруг подняла голову и проговорила:

— Здесь о том, что у них родился ребенок. Похоже, это Зеф пишет. — Рози снова склонилась над дневником. — Да-да, родилась девочка. Это произошло девятого мая 1854 года. Они назвали ее Беатрис. Может, ты знаешь кого-нибудь с таким именем?

— Беатрис?.. — Джейси ненадолго задумалась, потом покачала головой: — Нет, тоже никогда не слышала.

— Тогда я ничего не понимаю, сеньорита Лолес, — откашлявшись, произнес Альберто. — Почему эти бумаги были так важны для вашего отца?

— Я тоже ничего не понимаю, сеньор Эстрада. Мне тогда было два года, и я жила на нашем ранчо. Это вы были здесь. Неужели вы ни о чем не спросили отца, когда он оставлял вам все это?

Альберто нервно передернул плечами:

— Ну, знаете ли… Ваш отец был не из тех, кому задают вопросы.

— Извините, сеньор Эстрада, я не хотела вас обидеть. Но может быть, здесь что-то происходило в те дни, когда он оставил вам бумаги?

— О, я все прекрасно помню! — оживился Альберто. — Как раз в то время банда «необузданных» распалась. Ваш отец пришел ко мне, оставил эти бумаги и уехал. И с тех пор я его не видел. А бумаги никогда не читал.

— А он был один? — спросила Джейси.

— Si, сеньорита. Совсем один.

Тут Розарита, читавшая дневник, вдруг воскликнула:

— Ах, бедняжка! Вы только послушайте. Зеф пишет, что у Лоры были осложнения при родах. Он пишет, что они очень напуганы, потому что это — их первенец, а они путешествуют одни. — Рози прочитала еще несколько строк. — Ах, слава Богу… Дальше он пишет, что с ребенком все в порядке и Лора идет на поправку.

Джейси с улыбкой посмотрела на свою новую подругу:

— Все это, конечно, замечательно, Рози, ноя все равно не понимаю, при чем здесь мой отец. Почему эти письма оказались у него? Что случилось с этими людьми?

Мексиканка пожала плечами.

— Наверное, это навсегда останется тайной. Джейси нахмурилась. Она терпеть не могла тайн и секретов.

— Рози, посмотри, что написано на последних страницах. Может, что-нибудь прояснится.

Сейчас. — Рози перевернула несколько страниц. — Вот, нашла… Только тут уже Лора пишет… Она пишет, что очень любит свою маленькую девочку и очень расстраивается, потому что ничего не сможет ей оставить, когда та подрастет. Ничего, кроме рубинового ожерелья.